Три тысячи раз светало
С тех пор, как тебя не стало.
Со дня твоего предела
Три тысячи звёзд сгорело.
Но слишком доверчив к чуду
Январь, и холмы повсюду
Полны голубого блеска —
До чёрного перелеска.

Так смотришь ты исподлобья
Поверх своего надгробья,
Поверх ледяной пустыни —
Как будто весь мир отныне
Прозрел — и, обретши имя,
Глазами глядит твоими,
А вместо меня, безвестной,
Хранит тебя свет небесный.

Вверх по лесенке винтовой —
Мимо комнаты угловой.
Страх напрасен и переборот:
Крепко заперты двери в город,
Ходят тени в плащах до пят,
Половицами не скрипят.

Увернуться от них — пустое:
Мысль, оставшаяся чертою
На предмете, любой твой шаг
Выдаёт, и звенит в ушах —
Так смеётся со старых кресел
Золотой Иоганнес Крейслер…

Все отмычки в его горсти.
Нам от вечности не уйти.
И, меня удержать не вправе,
Явь теряет приметы яви —
Блекнет отблеском по резьбе
Вместе с памятью о тебе.

Переводи на бронзу языка
немецкого, на золото латыни
всю эту жизнь текущую, пока
не обомкнётся вакуум пустыни
вокруг тебя, пока из речевой
тональности не явит в полной мере
себя Господь;
пока над головой
не полыхнёт светило Алигъери.
И ты закинешь голову в дыму…
Пространство было воздухом, а стало —
просодией, глаголами, к Тому
плывущими,
Кто сходит с пьедестала
Синайского — и жизнью говорит.
И целый мир выходит за ограду
прислушаться, как подлинный санскрит
разносится по дремлющему саду.

Игра на публику? — Игра.
Припоминая каждый промах,
В широкий круг твоих знакомых
Войти с морозного двора —
И сразу вникнуть в разговор:
Мозаику сна и документа,
Где смысл текущего момента
Определим наперекор

Значению каждого из слов…
Никто не трогается с места,
Пока за окнами фиеста
Проходит с гулом рифм и снов.
И гаснет мир в своей тщете.
И слишком страшно временами
Тебя увидеть между нами —
И задохнуться в пустоте.

…Он глотнул пивка, он сказал: пока, мол, хорош реветь из-за пустяка, мол, чего ты хочешь, я всё сказал, я тебе два года смотрел в глаза, у меня плацкарт через полчаса, мне давно пора на вокзал!..
Говоришь: ну, конечно, иди, пора. Мы с тобой простились ещё вчера, я вообще люблю тебя, как сестра, а что в слезах с утра — извини, жара… Все, иди скорей, со шпаной не пей. Будет время — пиши, окей?..
Он глядит, сквозной: «Золотой весной не дыши мне в спину, не сыпь казной, подо мной качается шар земной, жизнь проносится стороной! Города горят, и мосты горят. Я не сплю четвертую ночь подряд, а вокруг говорят — доигрался, брат, поделом тебе, говорят… Что ты шпаришь мне про свою тоску?! Я ночами дуло веду к виску, я хожу над бездной по волоску — расплети, развяжи, раскуй!.. А не можешь — к чертям, не хватает зла. У меня — друзья, у тебя — дела. Я сломил крыла, я сгорел дотла, я хочу, чтобы ты ушла!»

…Говоришь в ответ через двадцать лет: «У меня никого, мой любимый, нет, я тебе все время смотрела вслед — и глаза потеряли цвет. Я нашла твой страх на своей стерне: я хожу над пропастью по струне, я пляшу на проволоке в огне, в небесах — звезда, синева — на дне.
И когда я буду кричать во сне, только ты не ответишь мне…»

… И стоит только вспомнить о тебе:
Певце, бродяге, с пеплом на губе
дрожащей —
в прогоревшем эпизоде
Чужих миров фиксируется связь,
И ты меня целуешь, спохватясь,
Под лестницей в подземном переходе.
Мир пахнет тем, чем пахнут поезда.
Ты больше не приедешь никогда,
Какая бы подробность ни связала
Меня с тобой в тот вечер без числа.

…А я тебя действительно ждала
Три года с Белорусского вокзала.

Медные спицы мелькают в сухих руках
Уроженки Чернобыля.
Жизнь, по её присловью,
Осыпается чёрным песком, и равны в веках
Птицы, звезды, вязанье и мы со своей любовью.
Мир ночами яснее: твоя красота — свеча
В переходах Вселенной…
Ты знаешь, мне здесь не спится.
Я смотрю на звезды поверх твоего плеча.
И рентгеновский луч поблескивает на спицах.

…А он опять сидит в каком-то баре, открытом до утра, и хлещет водку в стандартном поэтическом угаре, и тискает захожую красотку: густые кудри, матовая кожа, великолепный бюст — ну да, актриса, — и третий раз подряд одно и то же стихотворенье Рыжего Бориса читает ей, сбивается с размера на нервной строчке: «Нет, ты танцевала…»
Пропитанная дымом стратосфера сгущается у пыльного подвала, и постепенно данная картина сбивает мозг непризнанным паролем.
А ты бы от него хотела сына, но вот беда — проблемы с алкоголем, и значит, больше незачем об этом, вокруг туман, испортилась погода, айда домой — к нечитаным конспектам, чужим тетрадям, письмам, переводам…
Метро. Проспект. Подъезд. Зажженный свет.
«Хоть повод был бы, такового — нет…»

…Нет, не герой, скорее — адресат,
Запретный свет, рождающий слепое
Круженье слов…
Но в сумерках назад
Оглядываясь, видишь: за тобою
Стоит, плечом касаясь косяка
И не тая бессмертного обличья,
Тот пресловутый ангел языка,
Который не простит косноязычья.
И все, что мне дозволено — ясней
Вписать,
покамест мир ещё в фаворе,
В архитектуру памяти твоей
Последний жар — и будущее горе.

Черным снегом с крыш рвется, рушится эта речь.
Если ты разрешишь, я буду тебя беречь:
Звать и помнить тебя смогу, находясь пока
В золотом кругу света, времени, языка;
Потому что ты — это тяжесть земной коры,
Это хмарь черты, за которой горят миры…
«Глобус склеен, как Бог хотел».
Так причем здесь тот —
Всякой памяти есть предел — кто сквозь тень мелькнет:
Ночь, дешевый буфет, и губы опять в крови —
Сумасшедший свет бесконечной моей любви…

…Так мало вместе прожили, что нет
Еще ни сна, ни вздора, ни привычки;
Что небо, излучающее свет,
Фрагмент собора, замкнутый в кавычки
Дворов, — мы смутно видим из окна.
Тесны объятия, комната тесна.
«Ты спишь?» — ты спишь.
Дождь был и перестал.
Так мало вместе прожили, что надо
Понять, что еженощный ритуал
Есть продолжение древнего обряда
В заброшенной часовне угловой
С изображеньем звезд над головой
И россыпью сирени, с холодка
Внесенной в коммунальное убранство.
Пылятся книги. Гаснут облака.
Впотьмах хозяйка вещего пространства
Вращает часовое колесо:
На двадцать лет…
На тридцать лет…
На со…

Пересохло в горле от слез. Лучи
Фонарей на станциях, внутрь вагона
Пробираясь, обшаривают в ночи
Лица спящих, постели, плащи, купоны
Проездных билетов.
Теперь вдвойне
Веселей — под мерцающей всю дорогу
Потолочной лампой, лицом к стене,
Повторять твоё имя — от слога к слогу,
С каждым выдохом чувствуя: сколько б ни
Продолжалась дорога,
она всё дальше —
Вот о чем я молчу, чтоб не выдать фальши —
От земли, где мы будем с тобой одни.