Он — Человек седых степей,
Ковыль-полынных.
Его судьба была моей,
Моя — совиной.

И мне казалось все большим,
Пока взрослела,
А Он великим и чужим.
И я робела.

А Он расправил мне крыла,
— Лети, — сказал, и
Земля качнулась, поплыла,
Поля и скалы.

Но я пугалась синевы,
Почти отвесной.
На крыльях бархатных совы
Сгущались бездной
Ночные сумерки, огни
Чужих созвездий.

Они дразнили: «Догони!
Зачем вам вместе?»
И освещали черноту,
Черту, о Боже!
Я обретаю высоту,
А Он — не может.

Молочно-белая луна
Клубком свернулась.
Я улетела, я — одна.
Но, вот,… вернулась!

Совиных глаз горит опал
Тусклей, безумней.
Он не взлетел. Он не упал.
Он, просто, умер.

Разбила грудь о твердь стекла.
Дрожали стекла.
Чуть слышно кровь из ран текла.
Текла и смолкла.

Нас разделил седой ковыль?
Стекло? Раненье?
Тускнели ночь, сентябрь, быль
И оперенье.

И крыльям в бархатной пыли.
Не распластаться.
Туман поднялся от земли.
И мне б — подняться.

А жизнь сильнее, чем испуг.
Сильней, вместимей.
И только тише перестук
В груди совиной.

Небо расколото, из скорлупы облаков вытекло солнце лилово-кроваво,
ветер затих, задумавшись, как рука в движении: слева направо.

Дом еще цел, но разросся тростник, высохло дерево, и неизбежность
в том, как сжигающе-зла накануне прощания нежность.

Ты надеваешь кольцо — пятое из единой цепи в двенадцать звеньев.
Ляг на траву. Ближе к земле обостряется слух и зренье.

То ли дочка, то ли жена. Идет по развалинам дома. Девочка-птица,
в карминное небо ступая, без права вернуться, с единой возможностью — сниться.

Кровь отворяется горлом, песенки замолкают, вступают марши, но
ты не слышишь их, говоришь: жена повредила сосуд, ничего страшного.

На шаре воздушном плывешь с континента на континент по небесному морю.
В то время как Ворон на высохшей ветке руки, бросил свое «Неверморе».

Сон не закончится утром, а будет длиться. То лица, то птицы из черного крепа
прячутся в складках портьер и за спинками кресел, книгу листая из дыма и пепла.

Ты повторяешь в бреду, как четки перебирая: Береника, Морелла, Лигея
Вспоминая жену. Продолжая любить ее. Все безумнее. Все сильнее.

Когда твой сон достиг опасной силы,
он все смешал, не разобрать: она ли, ты ли
летишь в воздушном корабле по звездной пыли,
и след за ним, как по воде — волна и вилы.

Так две звезды — петлей объяла Роша полость.
Остановиться б на краю. За краем — пропасть.
Но от того, что дух един — едина скорость.
На две звезды, летящих врозь, вновь раскололись.

Из уст в уста и на листах журналов сплетни.
Ты помнишь, поезд уходил тогда последний.
Платок с эфиром придержав рукою бледной,
она упала, чуть жива. Ты — на колени.

Прервать дыхание стихий за их бесплодность.
За то, что в миле от земли другая плотность.
Взлететь на шаре в небеса, не правда ль, вздорность?
Ее пугали облака, их многослойность.

Ее страшил вороний крик ночей кромешных.
Как будто сны обречены в мирах нездешних.
Она спасалась от любви. Слова — поспешны,
что ум твой грешен и жесток. А он был — нежный.

Мой знакомец люмпен живет на забытой стройке,
ходит с палкой и парой заплечных крыл.
Я не из тех, кто ищет ангелов на помойке,
просто Бог — всюду. А ты забыл,

как меняет время лицо и кожу,
как ломает хребет и наотмашь клеймит.
Так, что смерть одна возвратить может
его настоящий, его неземной вид.

Он построил хибару из фанеры и жести,
как защиту от ветра, как новый ковчег.
Он собрал бы зверье, но на гиблом месте
не растет трава и не слышно рек.

Если спросишь меня, чем на хлеб промышляет?
Грабит прохожих, ворует, подачек ждет?
Я не знаю. Кажется, просто — живет и ветшает,
Как разбитый авто́, ржавея из года в год.

Я его навещаю не часто, всегда с бутылкой:
Он, как обычно, простужен, а воздух прокис и промозг.
Я его опасаюсь, но, как в добровольную ссылку,
все равно иду в свой воспаленный мозг.

Снег синеет, как лакмусовая бумага, запоминая следы
от Пушкинской до Патриарших сквозь сукровицу темноты.
Дети режут коньками лед, приобретая опыт скольжения.
А ты, замерев, ждешь то ли обморока, то ли головокружения.

Треплешь зеленую книжицу требника, нет, хождения.
Так безыскусно питает тебя начавшаяся неврастения.
Воздух приходит в движение, синоптики ждут циклон,
но это — пространство над городом стягивается узлом.

В начавшемся мельтешении белых трепетных лопастей
Тревожные мамы ловят заблудших, лучших, своих детей.
И если город сегодня простыл, налицо все признаки простужения.
Оттого стеснены так дыхание и движение.

Не дочитывай книг — пусть останется им продолжение,
пусть строка, ускользнув, замрет в стремлении к завершению.
Но никто уже — не умрет, не женится, не родится.
И еще. Не спрашивай, куда улетают птицы.

Хотела зерном лечь
и подняться колосом.
Но земли не было
там, куда я упала —
только холодная простыня
и одеяло.

А ночью мне снились совы,
летали полем,
вестницы тишины.
Мыши прятались в норы.
но птицы хватали ловко.
И если полевка спасалась
из острых когтей,
носила отметины —
дырочки на спине
и свистела сквозь них
тихонько.

Вчера вечером ты нашел
на моем плече родинки
и на животе тоже.
Сказал: «Похожи
на следы от когтей.
Этого быть, конечно, не может,
но все же…».

А я сказала:
«Если это отверстия,
в них можно подуть.
Давай я буду дудочкой,
(или дурочкой,
что одно и то же),
ты будешь в меня дудеть.
Хочешь?»

Содержание слепит форму
и забудет о ней.
Станут смыслы
прозрачней и тоньше,
рифмы бедней.
Лист желтеет с краев,
впрочем, как все мы.
Это время ставит свои флажки.
Смотри:
самолет бумажный
над балконом завис.
Это секунда
меняет скорость
перед скольжением вниз.
Я пилот,
пластилиновый человек,
спускаюсь на парашюте,
зажмурилась,
чтобы не видеть,
как ослепителен снег
и сколько еще
падать.

(семь стихотворений)

1.*

Отпусти.
Я возьму машину.
Потому, что никто никого никогда…
Я уеду туда, где лениво
к водопою спускаются облака.

Отпусти.
Потому что нельзя иначе.
Когда лодку берет вода,
что не уплыть невозможно,
ее отпускает берег и плачет.

У каждого в этой жизни свои шаги:
у лошади шаг тяжелый,
у кошки — шаги легки.
Но я люблю смотреть,
как шагает море.
Поэтому отпусти.

2.**

Все уже существует,
время только сдает карты,
перемещая нас
в системе «земля-небо».
Так давно продолжался путь
и теперь, на камне,
мы ждем и гадаем,
потому что не знаем,
где мы.

Ты слушаешь джаз
и давно не выходишь из дома.
Я забросила книги,
а завтра поеду на море,
где огромные чайки
уходят за рыбой в воду,
а волны катают песчинки,
и берег тает.

А если поднимется ветер,
и обмелеет море,
если солнце сойдет на нет,
а ночь перейдет на ты,
я пойму, что в Москве
начинается поздняя осень,
извлекая печальный мотив
из темноты.

Я пойму, что ты дома
играешь на сурне и домре,
это значит, к тебе приходят,
но вам не хватает тем —
ты берешь инструмент,
и думаешь: там, на море…
А ночью слушаешь джаз
и утешаешься тем.

А я пополняю баланс
на телефоне,
я пишу sms:
«Все уже существует…» Но
теряется сеть —
сообщение не доходит.
Как будто знает уже сейчас,
что время откроет карты,
и не найдет нас.

3.***

Наши слова легки,
нет — невесомы.
Ты не любишь стихи,
Я — насекомых.
И то и другое лишнее
между нами,
когда ты берешь вишни
с моего живота
губами.

4.****

Это не снег за окном —
это Солярис мои изучает сны.
Я хотела забыть две минувших зимы,
но они возвращаются снова.
Словно
сломались часы,
стрелки в которых мы.
И нет часов запасных.
Сны реальны настолько,
насколько мы верим в них.
Так слово,
утратив силу,
становится невесомо
и превращается в выдох
или мои стоны.
Вечером воздух с моря,
а, значит, открой окна,
прислушайся:
там волны
наши качают сны.

5.*****

Затяжные дожди над…
Облака потемнели так,
что неба не видно сквозь,
что небу не видно нас.

За завесою облаков
я думала прячется кто-то,
а там — никого.
Только чужие солнца —
драгоценные камни ночи.

Если небо смеется,
то всеми звездами сразу,
скользящими по волне,
потому что море — это
ксерокопия неба.

Тем более, что на дне
тоже живут звезды.
Но нам они не видны.

6.******

Мне память уснуть мешает.
Попробуй ее стереть.
Или скопировать в «буфер обмена».
Я ею с тобой поделюсь:
три года мы вместе плюс
zip-архив 19-ти лет.
А хочешь, пойдем к морю
и будем смотреть на звезды,
которые над водою
холодный рассеяли свет.
Лодки уходят в море,
море становится облаком,
облако тает в воздухе,
воздухом дышим мы.
Давай, разбери файлы,
чтобы осмелиться вспомнить,
какой я была в детстве.
Какой я осталась в детстве.
Мне некуда больше деться
от прошлого и от тебя.
Звезды тускнеют вроде —
поздно и спать, и плакать.
Пойдем, я прошу, к морю,
там лодка моя уходит,
по волнам соленым, как память.
Хочу ее проводить.

7.*******

В районе метро «Дмитрия Донского»
есть улица Грина, но нет моря.

Я когда-то знала, а теперь забыла,
как паруса раздвигают воздух,
Минуют маяк и идут к заливу.

Девочки нет.
И мальчик был ли?
Что нужно знать,
чтоб написать повесть?
Что время дует в лицо,
а потом в спину.
Весна незаметно тает,
и наступает осень.

Я закрываю Грина —
сказки забыты. Мною.
Проза о прозе жизни:
скрипочки мачт не слышно —
лодка плывет и плывет.

Но рыбаки рассказывали,
что девочка вышла замуж
и родила сына,
и уплыла за море.
Где-то она живет?