Село Полиносово лежит в 5 верстах от станции Арсáки. Название происходит от фамилии вкладчиков этого села в Троице-Сергиев монастырь. Второе название, Палéво, — от слова «жечь». Первое употребляется только в письменных документах, но никогда в разговоре. Некоторые объясняют второе название сокращением от первого…
Поселение существовало уже в 1574 г…
В начале XVII в., видимо, разорено поляко-литовцами…
Потом вновь отстроились и назвались Палевом…
(Из статьи В.М. Орлова «Село Полиносово Александровского уезда Владимирской губернии» // Владимирские епархиальные ведомости, 1877)


Двадцать пять лет
Из Владимирской области нет вестей —
Что-то случается
На границе Московской
И Владимирской областей.

Элли с Тотошкой
Извещают меня письмом:
«Палево не изменилось.
Не продали дом.
Твои деревянные солдаты
Не знают гнили.
А тебе
У нас
По-прежнему пять».
Я читаю письмо и вижу —
Это не от Тотошки.
Это писали родители,
Чтобы я учился читать.
Письмо подменили
На границе двух областей.

Идут индейцы
Владимирскими лесами,
Обходя засады
Бледнолицых туристов.
Но даже Сат-Ок,
Самый надежный индеец,
Сын вождя шеванезов,
Превращается
В польского
Беллетриста
На границе двух областей.

Собака Дружок —
Собачий Мафусаил.
Собака Дружок
Пережил
Семь колен
Палевских собак.
Бежит ко мне впереди поездов,
Но рассыпается в прах
В тлен
На границе двух областей.

Кагги-Карр
С донесением на хвосте
Все-таки долетает
До моего балкона,
Но срет на перила,
Потому что она ворона,
Потому что теряет дар
Речи
На границе двух областей.

И тогда…
И наконец…
Посылается самый верный гонец —
Я сам.
Не беги сюда!
Не беги!
Я сам.





Увлекательно и поэтично рассказывает Сат-Ок о своем необычном детстве, проведенном в дремучих лесах Канады.
(Из аннотации к книге Сат-Ока «Земля соленых скал»)


Тачка — это не средство передвижения.
Это дача
И тяжелая дура,
Груженая дерном.
Стальной упор.
Очень тугая пружина.
Это швы
На указательном пальце
Самостоятельного мужчины
Пяти лет.
Это ж мы —
Мама, папа и бабушка
С перекисью, стрептоцидом
И пятью километрами
Перспективы.
Это шрам
Теперь уже на моем
Указательном пальце.
Ни дачи,
Ни тачки,
Ни дерна,
Только перстень.
Этакое наследство.
Нет, не только.
Было еще ведерко.
Синее в белый горошек.
Оно не пропало на даче.
За горами и за долами
В районе Загорска
Каждый раз,
Когда проезжали лавру,
Оно вставало над зеленью —
Синее с белыми звездами.
Мое ведерко.
Там оно и теперь.





Консервация велосипеда произведена согласно требованиям, предусмотренным инструкцией по консервации на срок …
(Из технического паспорта велосипеда «Аист»)


«Станция Лермонтовская!»
В голосе диктора
рокотал эскалатор:
«Станция —
Лермонтовская!»
По эскалаторной ленте
Из-под солнечного сплетения
Взъезжает
Предчувствие.
Оно рокочет
На Ярославском вокзале
Под расписанием.
Оно отправляется
Электропоездом до Александрова.
Но не до самого,
Не до самого.
Частота растет,
Эскалатор выше —
В нить комара
В леску летучей мыши —
Вот уже
Бужаниново
Исходит нытьем и дрожью
Осторожно…
Двери! Двери!
Мама! Папа! Бабуля!
Медленнее,
Чем лето
Наступают
Арсаки.
Вот поэтому я не верю,
Что на Красных воротах
Тоже что-то рокочет.
Это не рокот.
Просто в кастрюле
Перевариваются раки.





Мостки над ямой!
Лягва глядит на ряску —
Бултых.
(Басё)


Топчан.
Занавеска
С чайниками и чашкой.
Не спишь,
Причмокиваешь
Нарисованным чаем.
Спят твои соседи
Титимаша
И Умка.
Не спит:
Замычала.
А Титимаша фонарь включила.
Умка теленку поет
Колыбельную медведицы.
Большой медведицы.
Большой-пребольшой —
Сегодня смотрели.
Больше крыши!
Просто она далеко,
А крыша близко.
Обязательно сделаю томагавк,
Мокасины и пулемет.
Придут воровать астры,
А я — в засаде.
Не сплю.
Стреляю.
Из сирени
И с крыши.
Не сплю.
Из крыши.
И с сирени.
Из пуль.
И…
Хр-р ш-ш-ш.





Мы копаем в огороде.
Возле мамочки — забор.
В поле бегают коровы,
Сзади них идет пастух.
(Сережа Шабуцкий, 5 лет)


Время года — полдень.
Двенадцатое июля.
Полдень Петра и Павла.
Как пáрило
Пахло
Жужжало
На твой День рожденья!
Жалко,
Что ты не помнишь.
Ты и мой
Мой День рожденья
Не помнишь?
Он, правда, зимой
А я вроде бы не об этом…
Помнишь, каким обедом —
Всё только что с огорода?
Не помнишь?
А что в твоем
Любимом
Городе-Ленинграде
На Петропавловской крепости
Каждый полдень —
Тоже не помнишь?
Знаю. Не маленький.
Мне давно говорят:
Ни городов
Ни дат
Ни огородов с обедами
Ни нас
Ни себя
Ничего ты теперь не помнишь.
И нечего стучаться.
А в Петропавловске Камчатском —
Полдень.





Игра заканчивается, когда один из игроков выкладывает последний камень.
(Правило домино)


Уже не жарко,
Еще не темно.
Бабуля
Ждет за столом в саду,
А я иду
За домино
В дом.
Все быстрее, быстрее.
Через пустую веранду,
Через густые сени,
Мимо сумеречного чулана.
Пробегаю
Над погребальным люком,
Разворачиваясь,
Хватаю коробочку
Черных костяшек
И — обратно.
Лечу
(Чулан,
Сени,
Веранда)
Пулей.
Дверью — бум.
С крыльца — гоп-ца-ца.
Посмотрите на молодца —
Какой бесстрашный
Подчеркиваю,
Бесстрашный!
Кровь молотком.
И даже странно,
Что из коробочки
Из целого стада божьих коровок
Вылетела только одна.
До темна
Проискали.
Повыдергали крапиву.
Перещупали клеверá.
До утра
Прикидывали,
Сколько ж там было крапинок?
Четверть века
Где-то в траве
Щелкают
Белые точки:
То чет,
То нечет,
То просто дубль,
То пусто-пусто.




Забрел на Попову горушку.
Заигрался в войнушку —
Колошматил фашистов
По белокурым шляпкам.
Прибежал назад,
Родители говорят:

— Где ты шлялся?!
Всё прозевал.
Красные приходили.
С продразверсткой.
Затеяли в церкви клуб,
Потом — пожарный сарай.
Во-он догорает.
Ладно, иди, погляди.
Только близко не подходи.

Поглядел.
Прибежал назад,
Родители говорят:

— Эх ты шляпа!
Опять прозевал.
Шляхтичи приходили.
С прозелитизмом.
Все заборы порушили…

Опять забрел на Попову горушку.
Колошматил кого ни попадя,
Особливо князей-соседей.
К ночи вернулся потный,
Тридцатилетний.
Долго топтался вокруг Палева
А Палева-то нет.
Только ледник подтаивает.




Ну, чего кочевряжишься?
Это же вкусно!
Это же просто пюре —
Брокколи-курица.
И никакого Палева.
Честное слово,
Больше не пристаю.
Больше не буду
Ни про дедушку,
Ни про бабушку,
Ни про пра…
Нипропра-нипропра.
Правда-правда.
А только про наши глазки,
Только про наши ручки,
Только про наши дачки —
Зачем нам чужие дачки?
Всё у нас будет другое —
Станции-электрички,
Кусты-клеверá-крапива,
Ведерки-пруды-колодцы…
Нет, пюре всё равно придется.
Это чьи тут такие крапинки?

Рыба!

Было жаркое лето
При Царе Мышином Горошке.
Бетонка, щебень, потом тропа
Крапива
Пиво
Рвется из банок
Тормози
Налево:
Будто детская ванночка в огороде —
Протва
Желтеет от перегрева.
От перегрева
Велосипеды
Прыгают берегами
Закопаться
В зеленую гриву.
Рядом
Сверстница
Из под платья
Стаскивает купальник
Мокрый
Протва с волос
Пробегает между лопаток.
Мог бы
Мог бы.
Но Протва
Откровенье стачивает до обряда.
В том году при царе Мышином Горошке
Протва рассып?лась звездами из гнилушки
Сочилась сукровицей из комариных укусов
Косо
Повисала
Над стропилами недостроенного сарая.
Потом я его достроил.
Запер
Купальник
Сверстницу
Контрацепивы
Велосипедные камеры.
Начал заново.
Рыжая шерсть выросла на колесах
Любовный пот Протва понесла к Тарусе
Там проспектом Пушкина ходят куры
Там в кустах Цветаева втихую курит.

Отцовства добровольный узник —
Жужжу всю ночь, как кукурузник.
Уже светает, а подгузник
Опять тяжел.
И спит супруга — мой союзник,
Мой сильный пол.

Дитя! От ваших ламентаций
В зазоре между двух лактаций,
Когда уста открыты пальцу,
А не соску,
Я начинаю заикаться
Через строку.

Укутанная в пух гагачий,
Икая, какая и плача,
Растет родная сверхзадача,
Что твой бамбук:
А Бернс, бедняга, нафигачил
Двенадцать штук!

Заскулил в тумане соседский пес,
Как будто он не соседский пес,
А колодезный ворот.

А лай у пса — ледяная вода,
Тугая колодезная вода,
Выплеснутая в воду.

Пресвятая, Пречистая, приголубь!
Мне вчера открылась такая глубь —
Аж проснулся в мыле.

Над потоком стонущей мошкары
Плыли звезды тучами мошкары
И планеты плыли.

Я присвоил брошенный березняк.
Представляешь — собственный березняк!
И, пожалуй, поле.

Кто-то дышит в сумерках у крыльца.
Я хожу на двор, не сходя с крыльца.
Собака воет.

Программа «Word», не зная фамилии «Бродский»,
Предлагает на выбор:
«Броский»,
«Юродский»,
«Уродский».
Я потратил полдня, кликая правой мышкой,
И странное дело. Оказывается, не слишком
Разошлись мы с программой
В оценке поэтов,
Которых в литературе, по мнению «Word'a», нету.
Так, например, промеж садов и фасадов
Затерялся какой-то ас, да еще и адов.

Молодчина «Word»! Программа, а понимает.
Но вот как понять, что ни 9 мая,

Ни 22 мая две тысячи пятого года
(Теперь уже наплевать, по какому стилю
Две недели туда, сюда — все равно упустили)
Ни один, извините, венец природы

Не вспомнил, что был такой поэт Леонид
Николаич Мартынов? Только программа «Word»,
Не человек — программа! — имя его хранит.
Впрочем, поэт как раз, я думаю, был бы горд.

По старой Вене перемещался тромб.
Преимущественно в метро,
Хотя и не без прогулок.
Им был я.
Вот — у витрины
Бижутерии и белья
Закупорил переулок.
А вот —
Опять оторвался.
Я думал, тут кругом страусиные вальсы.
И Фигаро во рту шоколадной оскоминой.
Ни фига.
Что ни камин — то паровой орган,
Что ни подвал — то глухота Бетховена.
Прости, опять валяю темно и вяло.
Но ты же сама видала
Кафедральный Собор на Штефенплацу.
Как он скачет кардиограммой.
Как он скачет моею кардиограммой.
И ты, снящаяся то мамой,
То любимой собакой,
То сокурсницей, то бликами по лицу,
Лучше меня знаешь эти каракули.
Значит, можно и не стараться,
Воспевая лавки и ресторации
Под облаками барокко, сизыми и бурчащими.
Главное, чтобы ты снилась теперь почаще.

Бокалы, бокалы — все для каких-то праздников.
Книжки, книжки — все для каких-то потомков.
Потом когда-нибудь.
А ещё
(заранее прошу прощения у дам)
Чемодан,
Полный разнообразных
Пиздюлинок.
Всё на пользу.
Ползу
С домиком на спине.
Всё
ме-
дле-
нне:
Ползу туда,
Где «когда-нибудь» и «никогда» —
Не синонимы.

Никем не копано.
Само такое.
В траве окошко молчит.
Черное.
В окошке черном —
Листья с плесенью
Прошлой осени.
Позапрошлой осени.
Многих осеней.
Многих мимо носило.
Многих вынесло.
Многих бросило.
В окошко черное.
То самое.
Само такое.
Никем не копанное.

Он уже не расскажет
Ни про движок,
Скользящий в салон, как мыло
В раковину.
Ни про раны
Рваные
На потной туше дебила,
Что пер по встречке.
Ни даже
Про «Может быть покалечит,
Но не насмерть?!»
Ни про насморк
У судмедэксперта.
Да что теперь-то?

За неделю до дня рожденья.
До лучшего дня рожденья:
Столько двоек столпилось в дате!
А оказывается, некстати.

Ты еще обещал мне пиво:
Я согласен, пусть будет пиво.
Только пусть оно будет, будет!
Ладно. Будет.

В стороны стайка «таврий»,
«Ока» из под шины — шмыг.
А где-то уже взлетает
Твой
Шестисотый
Мессершмит.

В тишине над Москвой и Питером
Затоскуют, в стаканы сопя.
Сучьи летчики истребители,
Истребляйте самих себя!

Капает, капает, капает паки и паки.
По весне береста нарастает на потолке.
Я в квартире живу как блоха на мокрой собаке —
Батареи рычат, и дыбом стоит паркет.

Из косяка выпучивается дверь.
Истопники! Пару недель хотя бы!
Марту положено переходить в апрель,
Март перешел в октябрь.

Но даже если откатимся в снегопад
И лед на реке простоит до Ивана Купала —
Это не то, что было два года подряд,
Когда за весною лето не наступало.



Тихий час в онкостационаре.
Велено посетителей заворачивать у ворот.
До половины пятого вохры стоят царями.
У меня закипает в сумке персиковый компот.
Ей вторую неделю не хочется и холодного.
Ей вторую неделю колют циклофосфан.
А вохры
Вдруг
Побелели, как жены лотовы
Соляными столпами на своих постах.

По корпусам деревянным и каменным,
Где в палатах наклеены пантелеймоны,
В рощах градусников и капельниц
Вихрем носится ИСЦЕЛЕНИЕ.
В лаборатории переполох —
Лупят анализы в потолок.

Ворота рассыпались хлебной крошкой.
Воробьи налетели.
Облысевшие обросли — исступленно себя ерошат.
Терминальные вскакивают с постели.

Как деревенский творог
Колышется на ладони —
Девушка, узнаете?
Думали, не вернуть?
Вы заплатили дорого,
Чтобы продлить агонию.
Агония отменилась.
Берите обратно грудь.

Ватные мои сестры из химиотерапии,
Белым-бело на душе от ваших белых баянов!
Разлетайтесь тучками ваты
Облачками циклофосфана.
Досыпайте, что недоспали
Допивайте, что недопили
На вахте.

Государь всея торакальныя
Абдоминальныя
И обеих радиологий,
Господин главврач!
Ставьте свое последнее «cito!»
Разговаривают безгортанные
И приплясывают безногие.
Государь, обещайте больше не врать
О величии медицины.
———
Вот тебе, вот! Хоть ты и не виновата.
Перьям твоим и наволочке капут!
Умыться, собраться, вспомнить номер палаты,
И по дороге купить персиковый компот.



В предбаннике приемного покоя
Я прочитал над входом в вышине:
«БОЛЬНОЙ, ВНЕМЛИ! ПАНИКОВАТЬ НЕ СТОИТ,

ПОСКОЛЬКУ ПЕРСОНАЛ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ
ГРЕМИТ. НО ВСЕ ЖЕ ГЛАВНОЕ ЗНАЧЕНЬЕ
ИМЕЕТ ПРЕКРАЩЕНИЕ ВОЛНЕ—

НИ С КЕМ НЕ НАДО ОБСУЖДАТЬ ЛЕЧЕНЬЕ.
А НАДО БЫТЬ С ВРАЧАМИ ЗАОДНО.
ДА, КСТАТИ. ХОРОШИ ПРИ ОБЛУЧЕНЬИ

ЗЕЛЕНЫЙ ЧАЙ И КРАСНОЕ ВИНО,
НО ЧАЙНИКИ — ПРИЧИНА ВОЗГОРАНИЙ
А ПЬЯНСТВО В КОРПУСАХ ЗАПРЕЩЕНО…»

И все ж я не оставил упований.



Подарил мне Дед Мороз
Лимфогранулематоз.

С детства грезила филфаком,
А теперь все планы — раком.

Как не злиться на судьбу —
Буду лысая в гробу.



Нет, дирижер — это тебе не кропить палочкой!
Я ж сам два года проучился в «консерве».
Одна репетиция — полторы пачки.
Ты себе не представляешь, какие это нервы.

В общем, стало понятно, что это все не про нас.
А образование-то нужно, да и родители торопили…
Пришлось переучиваться. Сейчас
Заведую отделением химиотерапии.



———
Приходила эта дура, блин, которая
Кормит шавок при лаборатории.
Приставала все, дура чокнутая —
Не видал ли я собачку черную?
А мне насрать, что черная, что белая,
Если главный приказал, чтобы не было.
Мне валыну так, что ли, выдали?
А она меня — козлом и пидором.

———
Он славный пес. Никого не кусал —
Достаньте пулю из этого пса!

Пришлось пять лет оперировать рак,
Чтобы доверили шить собак.
Хирург перчатки срывает с хрустом
С каким разматывают капусту:
Все. Задолбало работать даром.
Устроюсь частным ветеринаром.

В тот же вечер стая собак
Хирургу скинулась на коньяк.



Слышь, Серега, ты ведь сейчас в Москву?
Позвони моим. Скажи, анализы в норме.
Долго не говори, а то нагонят тоску.
Я бы сама, да телефон оборван.

Пусть пока не приходят. У нас тут был ураган.
Ну куда они пойдут по такому месиву?
Скажи: Не скучает. Режется в дурака.
———
Кто же знал, что ей остается месяц.



Снежная баба растаяла.
Пять утра.
Зашептали, зашаркали,
Растолкали сестру.
Сестра —
За санитарами.
Санитары свернули куль
Из простыней и снега.
Июль.




И все, что в палаты несли на носилках
И все, что стонало и голосило
Блевало и мучалось перед глазами
Переносимо. Но только не запах.
Тоскливый, как в тумбочке хлебные крошки
Как корка бифидокефира на кружке
Как миска соплей по второму столу.
Как чайник с компотом, забытый в углу.
Как чашки с компотом, как банки с компотом.
Так вот как ты пахнешь, мой жизненный опыт!
Халаты, палаты, пучки изотопов
Белье и баланда пропитаны опытом.
Я спал от рожденья и с криком проснулся
Окончив два года ускоренных курсов.
На них не дают ни диплома, ни справки.
Зальют как бензином на автозаправке
И все. Наразрыв накачали канистру.
Я не умею взрослеть так быстро!



Я в платяном шкафу тоскую,
Уткнувшись в юбки и тужурки.
Так пачку нюхают пустую,
Когда кончаются окурки.



Ты довольна, поэма? Простимся. Пока-пока.
На побелке опять пузырится белая накипь.
У квартиры октябрь капает с языка.
Капает, капает, капает паки и паки.