Виртуальный клуб поэзии
ГЛАВНАЯ

НОВОСТИ САЙТА

АФИША

ПОДБОРКИ

НОВОЕ СЛОВО

СОБЫТИЯ

СТАТЬИ

ФОРУМ

ССЫЛКИ

ФЕСТИВАЛЬ

АУДИО



Для корректного отображения этой страницы установите шрифт Palatino Linotype.

Василий Тредиаковский (1703—1769)


Содержание:


Источник: В.К. Тредиаковский. Избранные произведения. Библиотека поэта, большая серия; М.-Л. — 1963



Составитель: Кирилл Корчагин




Из сборника «Стихи на разные случаи» (1730)




Элегия о смерти Петра Великого


Что за печаль повсюду слышится ужасно?
Ах! знать Россия плачет в многолюдстве гласно!
Где ж повседневных торжеств, радостей громады?
Слышь, не токмо едина; плачут уж и чады!
Се она то мещется, потом недвижима,
Вопиет, слезит, стенет, в печали всем зрима,
«Что то за причина?» (лишь рекла то Вселенна)
Летит, ах горесть! Слава весьма огорченна,
Вопиет тако всюду, но вопиет право,
Ах! позабыла ль она сказывать не здраво?
О когда хоть бы и в сем была та неверна!
Но вопиет, вопиет в печали безмерна:
«Петр, ах! Алексиевич, вящий человека,
Петр, глаголю, российский отбыл с сего века».
Не внушила Вселенна сие необычно,
Ибо вещала Слава уж сипко, не зычно.
Паки Слава: «Российский император славный,
Всяку граду в мудрости и в храбрости явный.
Того правда, того милость тако украсила,
Что всю тебя Вселенну весьма удивила.
Кто когда во искусстве? кто лучший в науке?
Любовь ко отечеству дала ль место скуке?
Что же бодрость? что промысл? православна вера?
Ах! не имам горести ныне я примера!»
Паче грома и молни се Мир устрашило,
И почитай вне себя той весь преложило.
Но по удивлении в незапной причине,
Со стенанием в слезах Вселенная ныне:
«Увы, мой Петре! Петре верх царския славы!
Увы, предрагоценный! о судеб державы!
Увы, вселенныя ты едина доброта!
Увы, моя надежда! тяжка мне сухота!
Увы, цвете и свете! увы, мой единый!
Почто весьма сиру мя оставил, любимый?
Кто мя Вселенну тако иный царь прославит?
Кто толики походы во весь свет уставит?
Всюду тебе не могла сама надивиться.
Но уже Петр во мне днесь, Петр живый, не зрится!
Ах, увяде! ах, уже и сей помрачися!
Праведно Россия днесь тако огорчися».
Се бегут: Паллада, Марс, Нептун, Политика,
Убоявшеся громка Вселенныя крика.
«Что тако (глаголют), мати, ты затела?»
Но Паллада прежде всех тут оцепенела,
Уразумевши, яко Петра уж не стало;
Петра, но российска: «Ах! — рече, — все пропало».
Падает, обмирает, власы себе комит,
Всё на себе терзает, руки себе ломит,
Зияет, воздыхает, мутится очима,
Бездыханна, как мертва не слышит ушима,
Всех чувств лишенна, мало зде в себя приходит,
Тихо, непостоянно, так гласом заводит:
«Мое солнце и слава! моя ты Паллада!
Куды ныне убегла? до коего града?
Я прочих мудрости всех мною заставляла;
А тебя я сама в той слышати желала.
О премудрый Петре! ты ль не живеши ныне?
Кая без тебя мудрость уставится в чине?
Плачь, винословна, плачи, плачь, философия,
Плачьте со мною ныне, науки драгие.
Стени, механика, вся математика,
Возопии прежалостно и ты, Политика.
Но тебе плакать будет в своем свое время,
Оставь мя ныне мое оплакать зол бремя.
Плачь со мною, искусство, но плачи чрезмерно:
Оставил нас Петр, что я узнала ей верно.
Ах! покинул всех нас Петр, мудростей хранитель,
Своего государства новый сотворитель».
Марс: «Не о российском ли, мати, Петре слово,
Нарицаемом Марсе во всем свете ново,
Ему же в храбрости я не могу сравниться,
Разве только сень его могу похвалиться?»
Сказала Вселенна. Марс завопил жестоко;
Пал было, но встал зараз; на небо взвел око:
«О небесни! небесни! и вы зависть взяли,
Что толика прехрабра у земных отняли?
Большу же мне нанесли ныне вы обиду.
Попротивился бы вам без почтенна виду.
Но отдайте мне Петра, Петра в мощных славна,
В храбрости, в бодрости, и в поле исправна».
В большу пришед Марс ярость, кинув шлем и саблю;
«Дела, — рече, — храбра я один не исправлю.
О Петре! Петре! Петре! воине сильный!
При градех, и во градех, и в поле весь дивный.
Возвратись моя радость, Марсова защита:
Марс, не Марс без тебя есмь, ах! но волокита.
Увы, мой Петре! како возмогу стерпети
Тебе не сущу, в слезах чтобы не кипети?
Вем, что не должно храбру; но быти не можно,
Егда вем, яко уснул ныне ты не ложно.
Уснул сном, но по веках возбнуться имущим.
Уснул сном, но нам многи печали несущим.
Впрочем пойду скитаться, лишившись клеврета.
Оплачу Петра, всегда землею одета».
Починает по том здесь Политика стужна
Рыдати не инако как жена безмужна:
«Дайте, — глаголет, — плачу мому место, други:
Не могу бо забыти Петра мне услуги.
Кто ин тако первее скрасил Политику!
Кто меня в конец достигл толь весьма велику?
Рассмотрил, ввел, пременил, укрепил он нравы,
Много о том глаголют изданные правы.
Но о и его правивш, Боже ты державный!
Почто мне Петра отнял? тем подал плач главный.
Я толику на него надежду имела,
Чтоб воистину в первом месте уж сидела
Предо всеми; но твоя то божия сила:
Хотя сия причина весьма мне не мила».
Се под Нептуном моря страшно закипели,
Се купно с ветры волны громко заревели!
Стонет Океан, что уж другого не стало
Любителя. Балтийско — что близко то стало
Несчастье при берегах. Каспийско же ныне
Больше всех — что однажды плавал по нем сильне.
Всюду плач, всюду туга презельна бывает.
Но у Бога велика радость процветает:
Яко Петр пребывает весел ныне в небе,
Ибо по заслугам там ему быти требе.

1725




Стихи похвальные России


Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ея доброты
Мыслить умом есть много охоты.

Россия мати! свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,
Ах, как сидишь ты на троне красно!
Небо российску ты солнце ясно!

Красят иных всех златые скиптры,
И драгоценна порфира, митры;
Ты собой скипетр твой украсила,
И лицем светлым венец почтила.

О благородстве твоем высоком
Кто бы не ведал в свете широком?
Прямое сама вся благородство:
Божие ты, ей! светло изводство.

В тебе вся вера благочестивым,
К тебе примесу нет нечестивым;
В тебе не будет веры двойныя,
К тебе не смеют приступить злые.

Твои все люди суть православны
И храбростию повсюду славны;
Чада достойны таковой мати,
Везде готовы за тебя стати.

Чем ты, Россия, не изобильна?
Где ты, Россия, не была сильна?
Сокровище всех добр ты едина,
Всегда богата, славе причина.

Коль в тебе звезды все здравьем блещут!
И россияне коль громко плещут:
Виват Россия! виват драгая!
Виват надежда! виват благая.

Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно б было
Прославить всё то, что в тебе мило!

1728




Стихи эпиталамические
на брак его сиятельства
князя Александра Борисовича Куракина
и княгини Александры Ивановны


Во един день прошлого в город Гамбург лета
При самом ясном небе от солнечна света
Влетел вестник Меркурий; но весь запыхался,
Так что, смотря на него, и я испужался,
Мысля, что б за причина его чрезвычайна
Учинила уставша? Беда ль неначайна
Над кем стряслася, что ли? Вижу, что непросто:
Ибо таков он не был, говорят, лет со сто.
Стал я, нетерпеливный, Меркура улещать,
То гладким, то сердитым его словом прельщать:
«Что, сударь, тебе сталось, министр перва Бога!
Или тебе некошна вся была дорога!
Пожалуйста, скажи мне, благодарен буду,
И как Аполлона, так тебя не забуду».
Дышит Меркурий, а я: «Эх, сударь, уж скучишь!
Что хорошего? Почто долго меня мучишь?
Ведь я равно и тебе, как и Аполлону,
Служу, не больше чести имам твоей ону.
Так-то, право, служи вам, а вы не глядите,
Несмотря на верность, в смех всё становите.
Ну, сударь, ведь таки мне сказать случай надо,
И недаром ты прибыл до сего днесь града?»
Молчит Меркурий; только кажет мне рукою
На одного мальчика прекрасна собою,
Которой недалеко весел стоял тамо,
Маленькой сайдак его украшал всё рамо,
Колчан ему каленых висел стрел за плечьми,
Быстрехонек казался, как бы река течьми.

Узнал я зараз, что то Купидон воришка:
Ибо у меня таки столько есть умишка.
Тогда хоть еще сердце мое трепетало,
Но, видев Купидона, легче ему стало;
Уже я стал ожидать всё благополучно,
И молчание оно не так было скучно
Меркуриево; к тому ж, что я строй великой
Издали увидел со сладкой музыкой,
На которой дивяся не мог насмотреться,
Так хорошему нельзя в Пруссии иметься.
Гимен на торжественной ехал колеснице,
Купидушки ту везли, прочие шли сице:
Любовь, держа два сердца, пламенем горящи,
Цепочкой золотою связаны блещащи,
Шла за Гименом; близко потом Верность мила,
С ней Постоянство, Радость всё в ладоши била.
Корнукопиа везде по дороге цветы
Бросала, которыми, богато одеты,
Подбирая, меж собой деточки играли,
А все-таки за строем оным те бежали.
Мужеска все казались пола княжичами,
А женска прекрасными виделись княжнами.
По обеим сторонам много Купидонов,
Где воздух разбегался от их крыльных звонов,
Всех прохлаждая, из них держал в руке всякой
Факел с огнем яра воску, неинакой.
Все восклицали вкупе согласно устами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей!» Но больше еще я дивился,
Как там Аполлон с скрипкой появился,
Весь статнее Гинниона, также и Батиста,
И всяк бы его назвал тогда божка иста,
Которой смычком весьма так начал красно,
Так же приговаривать и языком ясно
(Когда он пел и играл, музыка молчала,
Но только в удивлени се своем внимала):
«Брякнули княжескими на любовь руками,
Юже, чтоб никакой день расторгл! Ни косами
Смерть сурова! Брякнули, гей! в княжеском чине:
Счастливо век вам златой встает в благостыне!
О вас новобрачнии! О с надеждой многи
Потомки! О и чада! О брачни чертоги!
Зрите все люди ныне на отроковицы
Посягающей лице, чистой голубицы:
Палладийской вся ея красота есть равна,
Власами ни Венера толь чисто приправна,
Таковыми Юнона очесы блистает,
Или Диана, когда колчаны скидает,
Из лесов на небо та прибыти хотяща,
Красится; но сия в сей красоте есть вяща.
Такая то у нас есть княгиня! Днесь тыя
Божески дары, князю, зри вся, а благия
Свет души видя в оной, смертну тую быти
Не речеши, и счастьем богам ся оравнити
Не устыдишься. Она поступь твою равно,
И златом блещущую одежду всю славно,
И светлые пламенем наичистым оки
Зрети любит, тя любя, а мысльми глубоки
В себе изображает: как то с ней любо
Поступишь! и как то ей вместе быть не грубо!
И как то славна всюду узрится с тобою!
И еще боится, что мысль та не ветр ли с тщетою?
Но не бойся, не бойся, о красна княгиня!
Тебя любит Юпитер, Юнона богиня:
Не бо во сне зрится ти такова днесь радость.
Истинна то самая, истинна то сладость.
Любовь князя вся к тебе будет благородна,
Со мною всем богам ты о совсем угодна!
Ныне воскликните вси согласно устами:
Брякнули княжескими на любовь руками!
Брякнули, гей! руками, княгиня прекрасна
С князем таким, какова зарница есть ясна,
Что в небе равных своих весь свет погашает,
А сама едина там паче всех блистает».
Тут замолчал Аполлон. Но купиды сами:
«Брякнули княжескими на любовь руками!»
Как всё в удивление сие мя привело!
Как велико веселье всё мне сердце развело!
Тотчас я узнал, что строй весь тот шел от брака
Князя, но Александра: ибо то мне всяка
В оном строю особа известно казала,
Что свадьба Александры так быть надлежала!

Увидев тогда Меркур, что то я догадался,
Стал уж мне то ж подтверждать; но я рассмеялся
«Молчи, Меркурий, пожалуйста молчи,
Сказывать то другим лети, иль поскачи».
Выговорив, не мог я с радости усидеть,
Чтоб следующу песню весело не запеть.

Апрель 1730




Стихи похвальные Парижу


Красное место! Драгой берег Сенски!
Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и сладка покоя,
Где ни зимня нет, ни летнего зноя.

Над тобой солнце по небу катает
Смеясь, а лучше нигде не блистает.
Зефир приятный одевает цветы
Красны и вонны чрез многие леты.

Чрез тебя лимфы текут все прохладны,
Нимфы гуляя поют песни складны.
Любо играет и Аполлон с музы
В лиры и в гусли, также и в флейдузы.

Красное место! Драгой берег Сенски!
Где быть не смеет манер деревенски:
Ибо всё держишь в себе благородно,
Богам, богиням ты место природно.

Лавр напояют твои сладко воды!
В тебе желают всегда быть все роды:
Точишь млеко, мед и веселье мило,
Какого нигде истинно не было.

Красное место! Драгой берег Сенски!
Кто тя не любит? разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земли быти.

<1728>




Стихи сенековы о смирении

Переведены с латинских

Стой кто хочет на скользкой придворной дороге,
Будь сильным и любимым при царском чертоге;
Старайся иной всяко о высокой чести,
Ищи другой, чтоб выше всех при царе сести;
Пускай сей любит славу и убор богатый,
Палаты высоки, двор полем необъятый,
Слуг стадо, села, замки, суды позлащенны,
Одежду дорогую, власы намащенны,
Той — богатство, веселье, также поступь смелу;
Заживай приятелей сильных на жизнь целу.

Но мне в убогой жизни люб есть покой сладки,
Дом простой, и чин низкой, к тому ж убор гладки;
А компания с музы веселит мя смала,
Покорность уж святою казаться мне стала.
Тако, когда мои дни пробегут без шума
(Приятна во дни, в ночи, сия мне есть дума!),
Простачком и старичком весел приду к гробу,
Оставивши на свете всю светскую злобу.
Тот, кто очень всем знатен в сей жизни бывает,
Часто не знатен себе горько умирает.

<1730>




Плач одного любовника,
разлучившегося с своей милой,
которую он видел во сне


Ах! невозможно сердцу пробыть без печали,
Хоть уж и глаза мои плакать перестали:
Ибо сердечна друга не могу забыта,
Без которого всегда принужден я быти.

Но, принужден судьбою или непременной,
И от всея вечности тако положенной,
Или насильно волей во всем нерассудной,
И в порыве склониться на иное трудной.

Ну! что ж мне ныне делать? коли так уж стало?!
Расстался я с сердечным другом не на мало.
Увы! с ним разделили страны мя далеки,
Моря, лесы дремучи, горы, быстры реки.

Ах, всякая вещь из глаз мне его уносит,
И кажется, что всяка за него поносит
Меня, сим разлученьем страшно обвиняя,
И надежду, чтоб видеть, сладку отнимая.

Однак вижу, что с ними один сон глубоки
Не согласился; мнить ли, что то ему роки
Представлять мила друга велели пред очи,
И то в темноту саму половины ночи!

Свет любимое лице! чья и стень приятна!
И речь хотя мнимая в самом сне есть внятна!
Уже лоне мне чаще по ночам кажися,
И к спящему без чувства ходить не стыдися.

<1730>





Из романа «Езда в остров любви» (1730)




* * *


Душа моя, спрячь всю мою скорбь хоть на время,
Умальте, мои очи, слезных поток бремя;
Перестань жаловаться на несчастье, мой глас;
Позабудь и ты, сердце, кручину на мал час.
Знаю, что вы в несчасти, и то чрез жестоту,
Варварской и несклонной судьбины в долготу.
Будьте в малой роскоши, хоть и все постыли,
И помните, что долго вы счастливы были.

1730




* * *


Нас близко теперь держит при себе Африка,
Около мест прекрасных моря Атлантика.
А сей остров есть Любви, и так он зовется,
Куды всякой человек в свое время шлется.
Стары и молодые, князья и подданны,
Дабы видеть сей остров, волили быть странны.
Здесь на земли со времям всё что уж ни было,
То в сих местах имело желание мило.
Разно сухой путь сюды ведет, также водный,
И от всех стран в сей остров есть вход пресвободный.
Стать, любовность, прикраса, приязнь с красотою
Имеют все пристани сия за собою.
И, привлекая всяка чрез любовны средства,
Никто их не убегнет, вышедчи из детства.

<1730>




* * *


Туды на всяк день любовники спешно
Сходятся многи весьма беспомешно,
Дабы посмотреть любви на причину,
То есть на свою красную едину.
С утра до ночи тамо пребывают,
О любви одной токмо помышляют.
Все тамо дамы украшены цветы,
Все и жители богато одеты.
Всё там смеется, всё в радости зрится,
Всё там нравится, всему ум дивится.
Танцы и песни, пиры и музыка
Не впускают скорбь до своего лика.
Все суть изгнаны оттуду пороки,
И всяк угрюмой чинит весел скоки.
Всяк скупой сыплет сокровище вольно.
Всяк молчаливый говорит довольно.
Всякой безумной бывает многоумным,
Сладкие музы поют гласом шумным.
Наконец всякой со тщанием чинит,
Что лучше девам ко веселию мнит.

<1780>




* * *


Дворы там весьма суть уединенны
И в тихости все с собой неотменны.
Никогда тамо не увидишь сбору:
Всяк ходит в ночи без криклива здору.
Всяк свои дела сам един справляет,
А секретарям оны не вверяет.
Встречаться тамо часто невозможно.
Несвободну быть надо неотложно,
И всегда терпеть без всякой докуки,
Хоть как ни будут жестокие муки.
В сей то крепости все употребляют
Языком немым, а о всем все знают:
Ибо хоть без слов всегда он вещает,
Но что в сердце есть, всё он открывает;
И по желанью что всяку творити
Сказует, скорбну ль, радостну ли быти.

<1730>




* * *


В сем озере бедные любовники присны
Престают быть в сем свете милым ненавистны:
Отчаяваясь всегда от них любимы быть,
И не могуще на час во свете без них жить;
Препроводивши многи свои дни в печали,
Приходят к тому они, дабы жизнь скончали.
Тамо находятся все птицы злопророчны,
Там плавают лебеди весьма диким точны,
И чрез свои печальны песни и негласны
Плачут о любовниках, которы бесчастны.

<1730>




* * *


Плачьте днесь, май очи, вашу участь злую,
Плачьте ныне, ах! плачьте, без вопроса векую:;
Аминта не желает зрети на вас больше
И дабы со мною сердце ея было дольше.
Буле вы, ея видя, счастливыми были,
Буде с весельем себя в ея очах зрили, —
То плачьте, мои очи, в горькой днесь печали!
Не видеть вам драгих дней, ибо все пропали.

<1730>




* * *


Вечная весна тамо хранит воздух чистый,
Небо кажет светлейше цвет очам свой истый.
Цветы во всяко время там не увядают,
И на всякий час новы везде процветают.
Всегда древа имеют плоды свои спелы,
Ветви всегда зелены, поля с цветы целы.
В отдалении многи пещеры чудесны,
Где ликуют радости, смех, игры нелестны.
Свет туды не заходит чрез ветви сплетены,
Сия пещеры с веку любви посвящены.
Сама натура оным листья украсила,
Сама всех птиц поющих туды приманила,
Которы, чрез сладко свое щебетанье,
Поют в песнях о любви, о ея игранье.
И сим своим примером дают всем законы,
Чтоб слово в слово тамо чинить, как и оны.
А по траве зеленой малые потоки
Льются с шумом приятным чисты, неглубоки.
Нощь, и все элементы, тихость без помехи
Всем любящимся много придают потехи.
Красны в желани девы любятся сердечном,
О роке нет там слова пребесчеловечном.
Тамо-то любовники после всех вздыханий
Вкушают те сладости, что выше желаний.
Тамо всё то, что небо, воздух, земля, воды
Произвели лучшее людей для породы,
В чувствительной похоти весело играет,
И в руках любящего с любовью вздыхает.

<1730>





Ода торжественная о сдаче города Гданска (1734)




Ода торжественная
о сдаче города Гданска


Кое трезвое мне пианство
Слово дает к славной причине?
Чистое Парнаса убранство,
Музы! не вас ли вижу ныне?
И звон ваших струн сладкогласных,
И силу ликов слышу красных;
Все чинит во мне речь избранну.
Народы! радостно внемлите;
Бурливые ветры! молчите:
Храбру прославлять хощу Анну.

В своих песнях, в вечность преславных,
Пиндар, Гораций несравненны
Взнеслися до звезд в небе явных,
Как орлы быстры, дерзновенны.
Но буде б ревности сердечной,
Что имеет к Анне жар вечный,
Моея глас лиры сравнился,
То бы сам и Орфей фракийский,
Амфион купно б и фивийский
Сладости ея удивился.

Воспевай же, лира, песнь сладку,
Анну, то есть благополучну,
К вящему всех врагов упадку,
К несчастию в веки тем скучну.
О ея и храбрость, и сила!
О всех подданных радость мила!
Страшит храбрость, всё побеждая,
В дивный восторг радость приводит,
Печальну и мысль нам отводит,
Все наши сердца расширяя.

Не сам ли Нептун строил стены,
Что при близком толь горды море?
Нет ли троянским к ним примены,
Что хотели быть долго в споре
С оружием в действе пресильным,
И с воином в бой неумильным?
Все Вислою ныне рекою
Не Скамандр ли называют?
Не Иде ль имя налагают
Столценбергом тамо горою?

То не Троя басней причина:
Не один Ахиллес воюет;
Всяк Фетидина воин сына
Мужественнее тут штурмует.
Что ж чудным за власть шлемом блещет?
Не Минерва ль копие мещет?
Явно, что от небес посланна,
И богиня со всего вида,
Страшна и без щита эгида?
Императрица есть то Анна.

И воин то росский на мало
Окружил Гданск, город противный,
Марсом кажда назвать пристало,
В силе ж всяк паче Марса дивный;
Готов и кровь пролити смело,
Иль о Анне победить цело:
Счастием Анны все крепятся.
Анна токмо надежда тверда;
И что Анна к ним милосерда,
На ея врагов больше злятся.

Европска неба и азийска
Солнце красно, благоприятно!
О самодержица российска!
Благополучна многократно!
Что тако поданным любезна,
Что владеешь толь им полезна!
Имя уж страшно твое свету,
А славы не вместит вселенна,
Желая ти быть покоренна,
Красоты вся дивится цвету.

Но что вижу? не льстит ли око?
Отрок Геркулеса противу,
Подъемля бровь горду высоко,
Хочет стать всего света к диву!
Гданск, то есть, с помыслом неумным,
Будто б упившись питьем шумным,
Противится, и уже явно,
Императрице многомочной;
Не видит бездны, как в тьме ночной,
Рассуждаючи неисправно.

В нутр самый своего округа,
Ищущего дважды корону
Станислава берет за друга;
Уповает на оборону
Чрез поля льющася Нептуна;
Но бояся ж росска Перуна,
Ищет и помощи в народе,
Что живет при брегах Секваны;
Тот в свой проигрыш барабаны
Се Вексельминды бьет в пригоде.

Гордый огнем Гданск и железом,
Купно воинами повсюду,
Уж махины ставит разрезом
В россов на раскатах вне уду;
И что богат многим припасом,
«Виват Станислав», — кричит гласом.
Ободряет в воинах злобу,
Храброго сердца не имущих,
Едино токмо стерегущих,
Соблюсти б ногами жизнь собу.

Ах! Гданск, ах! на что ты дерзаешь?
Воззови ум, с ним соберися:
К напасти себя приближаешь.
Что стал? что медлишь? покорися.
Откуда ты смелость имеешь,
Что пред Анною не бледнеешь?
Народы поддаются целы,
Своевольно, без всякой брани;
Чтоб не давать когда ей дани,
Чтут дважды ту хински пределы.

В милости нет Анне подобной,
Кто милости у нее просит;
К миру нет толико удобной
С тем, кто войны ей не наносит.
Меч ее, оливой обвитый,
Не в мире, но в брани сердитый.
Покинь, Гданск, покинь мысль ту злую;
Видишь, что Алциды готовы;
Жителей зришь беды суровы;
Гневну слышишь Анну самую.

Тысячами храбрых атлетов
Окружен ты отвсюду тесно,
Молнии от частых полетов,
Что разбивает всё известно,
Устоять весьма ти не можно;
И что гром готов, то не ложно:
На раскатах нет уж защиты,
Земля пропасти растворяет;
Здание в воздух улетает;
И ограды многи отбиты.

Хотя б все государи стали
За тебя, Гданск, ныне сердечно;
Хоть бы стихии защищали;
Всего хоть бы света конечно
Солдаты храбры в тебе были
И кровь бы свою щедро лили, —
Но все оны тебя защитить,
Ей! не могут уже никако,
Старалися хотя бы всяко,
И из рук Анниных похитить.

Смотрите, противны народы,
Коль храбры российские люди!
Огнь не вредит им, ниже воды,
На всё открыты у них груди;
Зрите, как спешат до приступа!
Как и ломятся без отступа!
Не страшатся пушечна грома,
Лезут, как танцевать на браки,
И сквозь дымные видно мраки,
Кому вся храбрость есть знакома.

Еще умножаются страхи
При стенах бедна Гданска града:
Здания ломаются в прахи;
Премогает везде осада.
Магистрат, зря с стены последней,
Что им в помощи несоседней
И что в приятстве Станислава
Суетная была надежда,
Стоя без смысла, как невежда,
«Ах! — кричит, — пала наша слава».

Хочет сбыться, что я пророчил:
Начинает Гданск уж трястися;
Всяк сдаться так, биться как прочил,
Мыслит, купно чрез то спастися
От бомб летящих по воздуху
И от смертоносного духу.
Всяк кричит: пора начинати, —
Всем несносно было то бремя;
Ах! все врата у града время
Аннину войску отворяти.

Сталося так. Видно знак к сдаче:
Повергся Гданск Анне под ноги;
Воин рад стал быть о удаче;
Огнь погас; всем вольны дороги.
Повсюду и Слава паряща
Се летит трубою гласяща:
«Анна счастием превосходна!
Анна, о наша! всех храбрейша!
Анна Августа августейша!
Красота и честь всенародна!»

Престань, лира! время скончити:
Великую Анну достойно
Кто может хваля возносити
И храбрость свыше при той стройно??
В сем хвала Анне есть многа,
Что любима от вышня бога.
О сем побеждать ей желаю,
И побеждать всегда имеет,
Кто противен быть ни посмеет.
Тем «виват Анна!» восклицаю.

Июль 1734





Стихотворения из статьи «Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих знаний» (1735)



Эпистола от российския поэзии к Аполлину


Девяти парнасских сестр, купно Геликона,
О начальник Аполлин, и пермесска звона!
О родитель сладких слов, сердце веселящих,
Прост слог и не украшен всячески красящих!
Посылаю ти сию, Росска поэзия,
Кланяяся до земли, должно что, самыя.
Нову вещь тебе хочу сею объявити,
И с Парнаса тя сюда самого просити,
Чтобы в помощь ты мою был всегда скорейший,
Чтобы слог мой при тебе начал быть острейший.
Уж довольно чрез тебя пела наученна,
Греческа сестра моя, в веки не забвенна;
Славил много хитр Гомер ею Ахиллеса,
Чрез Улиссов же поход уж знатна Цирцеса.
Много ж и сестра тобой римска свету пела,
Жаром, что вложил ты ей, дивно та кипела:
Уж Эней описан там, сердца добронравна,
Чрез Вергилия в стихах князя толь преславна;
И Горациева всем есть люба уж лира,
С Ювеналовой притом колюща сатира.
Где Овидий уж не чтен радостно пресладкий?
Галл, Проперций и Тибулл в слоге своем гладкий?
И Теренций, комик Плавт в сокке поиграли,
Плеск и похвалу себе в римлянах сыскали;
Трагик Сенека не столь ткал хоть стих изрядно,
Выходил в котурне он инотда ж нарядно;
Марциал кратк, узловат, многажды сатирик,
В эпиграмме умещал инде панегирик.
Всем моя сим к славе их там сестра служила,
И тебя довольно в сих Аполлина чтила.
Не презренна и сестра от тебя та нежна,
С тевтом, ибером живет что в средине смежна,
С мягким так же в юг близка что италиянцем,
С острым в север чрез моря купно и британцем;
Галлы ею в свет уже славны пронеслися,
Цесарем что, но давно, варвары звалися.
Два Корнелия, Рацин, трагики искусны,
Реньние в них, Боало, сатирами вкусны;
С разумом и Молиер в роде их глумливый,
Был Вергилия Скарон осмеять шутливый;
Молодой хоть в них Волтер, но весьма чист в слоге;
Счастлив о де ла Фонтен басен был в прилоге!
Одами летал Малгерб в них всегда достойно,
Эклогу поправил там Фонтенел пристойно;
Воатюр в ронде играл, весел и приятен,
Больше чрез псалмы Русо, хоть чрез всё он знатен.
Про других упоминать, право, нет им счету,
Особливу всяк в стихе показал доброту.
Эпиграммы тот писал, ин же филиппики,
Славны оперы другой сладкой для музыки;
В элегиях плакал ин жалостно, умильно,
Тот сонет, тот мадригал, тот балад клал сильно.
Песен их что может быть лучше и складняе?
Ей! ни Греция, ни в том мог быть Рим умняе.
Славны и еще они, но по правде славны,
Что жены, тот красный пол, были в том исправны:']
Сапфо б греческа была в зависти великой,
Смысл девицы Скудери есть в стихе коликой;
Горько плачущей стихом нежной де ла Сюзы
Сладостнее никогда быть не может музы.
Токмо полно мне и сих имянно счисляти,
Лучше сам ты, Аполлин, можешь про них знати.
Галлия имеет в том, ей, толику славу,
Что за средню дочь твою можно чтить по праву,
В сытость напился воды так же касталийски,
Что писал разумно Тасс и по-италийски.
Ты вознес в Милтоне толь и сестру британску,
В Лоле, также и в других, разгласил гишпанску.
Правильно германска уж толь слух услаждает,
Что остр Юнкер славну мзду ею получает:
Юнкер, которого в честь я здесь называю,
Юнкер, которому, ей всяких добр желаю.
Что же сладкий тот Орфей, Пиндар тот избранны!
В благородном роде сем Кенигом что званный?
В нем сестра моя всегда пела героично,
Амфионской петь бы так было с ним прилично.
Каница сердечный жар, Бессера любовна,
А Неймёйстера, при нем Шмолка, толь духовна,
Кто бы ныне лучше мог на стихах играти?
Брокса, Триллера — кому б выше можно знати,
Что в вещах природных есть для стиха изрядно?
О стихом весь идет коль Гинтер, легк нарядно!
Счастливее в ком сестра там моя трубила,
Как в Нейкирхе, стих кому важный подарила?
У чужих брал мысли сей; но чрез переводы,
Дивно полагал те в стих своея природы.
Нову в Опице мою все сестру признали,
Обновителем тоя называть все стали;
Опицу, придав стихов имя отца, перву,
Что в них строен тот и хитр вольну чрез Минерву.
Научивши ты сестру толь мою немецку,
Научить не позабыл также и турецку,
И персидску, и какой хвалится Индия,
И в арапской что земле мудра поэзия.
Чрез тебя гласит стихом польская спесиво,
Иногда ж весьма умно и весьма учтиво.
Словом, нет уже нигде такова народа,
Чтоб честна там сестр моих не была порода.
Только ли одну меня так ты оставляешь?
За родную мя себе иль не признаваешь?
Но приди и нашу здесь посетить Россию,
Так же и распространи в ней мя, поэзию:
Встретить должно я тебя всячески потщуся,
И в приличный мне убор светло наряжуся;
С приветственным пред тебя и стихом предстану,
Новых мер в стопах, не числ, поздравлять тем стану.
Новых! поистине так, хоть бы ты дивился,
И подобен такову, кто не верит, зрился:
Старый показался стих мне весьма не годен,
Для того что слуху тот весь был не угоден;
В сей падение, в сей звон стопу чрез приятну,
И цезуру в сей внесла, долготою знатну.
Старым токмо я числом стих определила,
Стопы двосложны затем в новый сей вложила;
Стопы, обегая в них трудность всю афинску,
И в количестве стихов такожде латинску;
Тоническу долготу токмо давши слогу,
Так до рифмы стих веду гладку чрез дорогу;
Выгнав мерзкий перенос и всё, что порочно,
То оставила стиху, что ему есть точно.
Таковым тебя стихом стану поздравляти,
Таковым тебя стихом буду умоляти,
Чтоб, оставивши Парнас, всё ты жил со мною,
Одарил бы всю меня слова красотою.
Поспешай к нам, Аполлин, поспешай как можно:
Будет любо самому жить у нас, не ложно.
Хотя нужден ты давно здесь в России славной,
Всё в великих что делах счастится быть главной;
Больше но теперь в тебе нужды я имею,
Тем и нудить больше тя, чтоб спешить к нам, смею.
Анну даровал нам Бог ныне коль велику,
Нельзя без твоей воспеть гарфы то мне зыку;
Мудрых всех во свете глав есть ея мудрейша,
Разумом разумных всех та весьма острейша;
Самодержицы сея око прозорливо,
Полно сердце всяких благ, тем щедролюбиво;
Что величества на всей блещет луч небесный,
Всяк народ, весь мир о том славою известный;
Храбрая рука ея полна благодати;
Счастие о при тебе всем, российска мати!
Милость, правда и любовь к подданным безмерна,
Дело к благочестию, и в ней мысль вся правоверна
Бодростью не жен — мужей Анна превышает,
Тело Бог ей и лице тою украшает;
Страшно то в ней всем врагам, россам что есть мило
Великодушие же зависть всю дивило.
Слава для нее трубы хоть бы не имела,
Совершенства все ея хоть бы не гремела;
Та сама собой хвала, та сама вся слава.
О да будет Анна ввек здесь и ввеки здрава!
Добрым та любовь сердцам, верным всем и радость;
Всей России красота, щит, надежда, сладость,
И прибежище, покой, здравие, богатство,
И желание, и честь; словом, всё изрядство.
Самый образ на земле вышния щедроты,
Силы, благости ко всем, сродныя доброты.
Всяк престол бы чрез нее мог быть высочайший,
Будет на главе драгий всяк венец дражайший,
В сильнейший рукой скиптр сильн Анны пременится.
Ей! величеством на ней большим украсится,
Коль бы ни сияла где оным вся порфира,
Ибо Анна ныне есть токмо чудо мира.
Менится при славной всё, что ни есть, в преславно,
При великой всё растет в величайше явно;
Лучший всё приемлет вид. Худо что и злобно,
Пременяется в добро и в любовь удобно.
Добродетель Анны то крайня заслужила,
Божия ту благость тем так благословила.
Но как слабой мне во всем ону описати?
Об Августе таковой лучше бы молчати
И Вергилиевой здесь быть всегда имело;
Сам и ты бы, Аполлин, был не скор на дело.
Толь то монархиня всем Анна наша стройна,
Света что всего корон по всему достойна.

<1735>




Элегия II


Кто толь бедному подаст помощи мне руку?
Кто и может облегчить, ах! сердечну муку?
Мягкосердыя на мя сын богини злится,
Жесточайшим отчасу тот мне становится:
Неисцельно поразив в сердце мя стрелою,
Непрестанною любви мучит, ах! бедою.
Сердце равныя ничье не имело страсти,
Не впадало тем ничье в равные напасти:
Без надежды б чье когда лютый жар страдало?
Ах! невинное мое в лютость ту попало.
Прежестокая болезнь всяк час то съедает,
Несравненная печаль как зверь лют терзает;
Мысли, зря смущенный ум, сами все мятутся,
Не велишь хотя слезам, самовольно льются;
Вдруг безмолвствую, и вдруг с стоном воздыхаю
Сам не вем, чего желать и чего желаю.
Безнадеждие, мятеж, горесть и печали,
И несносная тоска ввек на мя напали.
В сем смятении моем что чинить имею?
Сердце рвется, а целить чем то не умею.
Мысль тотчас одну с ума гонит прочь другая,
Разум от меня бежит, страсть же мучит злая.
Внутренний покой никак мне сыскать не можно
Что б я в помощь ни взывал, всё в удаче ложно
Никому принесть нельзя жалобу сердечну:
Купидин мя осудил к молчанию вечну.
Нерассудный и слепой, Купидин пресильный,
И который толь ко мне ныне не умильный!
Я какую тебе мог дать к сему причину,
Что ты вечну напустил на меня кручину?
Ты велишь мне то любить, нельзя что любити,
С света, знатно, ты сего хочешь мя сгонити:
Илидары нет уж, ах! нет уж предрагия!
Больше Илидары зреть не могу младыя!
Прежестока смерть уже ссекла ту косою!
Ранить больше мя по ней что ж любви стрелою?
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!
Неповинну мне за что кажешь ты немилость?
В преглубокую за что вводишь мя унылость?
Сердце ти мое когда было не покорно?
Оно ты к себе видал быть когда упорно?
Быть готово то всегда, ей, в любовном жаре,
Но к другой бы красоте, а не к Илидаре.
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!
Что крушиться мне о той, где надежды нету?
Как велишь мне ты любить мертву, без ответу?
И молчу я, и горю, и стражду невольно,
А не может никогда сердце быть довольно:
Илидара ввек хладна ныне пребывает!
Нагла жара моего та не ощущает!
Обрати во мне сей жар к красоте приличной,
К Илидаре б не горел толь мой необычный.
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!
О жар! язва! о и страсть! страсть толь нестерпима!
Наглость о моей любви толь неутолима!
Больше не моту терпеть; ах! весь пропадаю.
Небо! в жизни я пока чуть жив пребываю.
Лучше вовсе умереть, нежели страдати,
И не умирая всё, только обмирати.
Но скажи мне, Купидин, ты начто питаешь
Толь сей жар всяк час во мне и воспламеняешь?
Ты не мнишь ли, что, любив ону я живую,
Мог по смерти позабыть мне всегда драгую?
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!
Правда, Илидара как зрилася во свете,
Младости своей была как в прекрасном цвете,
Я любил, могу сказать, ону несравненно,
В мысли ж ныне содержу право незабвенно.
Будь не веришь, Купидин, опишу ту живо,
Та коликое была в жизни всем здесь диво.
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!
Илидара здесь жила вся белейша снега,
А на теле всем ея сама зрилась нега,
Долговатое лицо и румянно было,
Белизною же своей всё превосходило.
Будь на белость зришь лица — то лилеи зрятся;
На румянность буде зришь — розы той красятся;
Обе превосходно в ней краски те играли,
Обе несравненно ту в жизни украшали.
Очи светлы у нее, цвета же небесна,
Не было черты в лице, чтоб та не прелестна;
Круглое чело, чтоб мог в оное вселиться
Разум, данный с небеси, и распространиться.
Алость на устах весьма мягкость украшала,
А перловы зубы в ней видеть не мешала;
Черностью ея власы соболю подобны,
Паче шелку те рукам мягкостью угодны.
Всё б ея перстам иметь с златом адаманты,
Груди всё б ея носить чистые брильянты.
Ни велика, ни мала, схожа на богиню,
Поступью же превзошла всякую княгиню;
Со всего, но и всегда зрилась благородна,
И богам, богиням быть та казалась сродна;
Голос свой имела тих, нрав во всем учтивый,
К добрым добр у ней прием, к злым же был спесивый;
Ласкова и умна речь, сладка и приятна,
Рассудительна, остра, в произносе внятна.
Чист и строен та хотя свой убор носила,
Больше же, однак, собой оный весь красила.
Всяка не могла тогда красота сравниться
Илидаре, о моей! купно надивиться.
Ум ея мне описать нельзя есть никако;
Надо равный мне ея возыметь ум всяко.
Как мне словом изъявить остроту велику
И догадку, что была в ней всегда, толику?
Рассуждение и смысл здрав и преглубокий,
Разум зрел весьма и тверд, мысльми же высокий?
Словом токмо заключу, что та Илидара
Многих лучше всем была, никому не пара.
Видишь, о ты Купидин! помню как я ону,
Что всю живо описал всяка без урону.
Будь доволен только сим, что ту не забуду,
В гробе затворен пока червиям в снедь буду.
О изволь от страсти к ней ныне мя избавить!
Ту из сердца вынять всю, в мыслях же оставить!

<1735>





Из книги «Три оды» (1744)



<Парафразис псалма 143>


Крепкий, чудный, бесконечный,
Поли хвалы, преславный весь,
Боже! ты един превечный,
Сый Господь вчера и днесь:
Непостижный, неизменный,
Совершенств пресовершенный,
Неприступна окружен
Сам величества лучами
И огньпальных слуг зарями,
О! будь ввек благословен.

Кто бы толь предивно руки
Без тебя мне ополчил?
Кто бы пращу, а не луки
В брань направить научил?
Ей бы, меч извлек я тщетно,
Ни копьем сразил бы метно,
Буде б ты мне не помог,
Перстов трепет ободряя,
Слабость мышцы укрепляя,
Сил Господь и правды Бог.

Ныне круг земный да знает
Милость всю ко мне его;
Дух мой твердо уповает
На заступника сего:
Он защитник, покровитель,
Он прибежище, хранитель.
Повинуя род людей,
Дал он крайно мне владети,
Дал правительство имети,
Чтоб народ прославить сей.

Но смотря мою на подлость
И на то, что бедн и мал,
Прочих видя верьх и годность,
Что ж их жребий не избрал,
Вышнего судьбе дивлюся,
Так глася, в себе стыжуся:
Боже! кто я, нища тварь?
От кого ж и порожденный?
Пастухом определенный!
Как? О! как могу быть царь?

Толь ничтожну, а познался!
Червя точно, а возвел!
Благ и щедр мне показался!
И по сердцу изобрел!
Лучше ль добрых и великих?
Лучше ль я мужей толиких?
Ах! и весь род смертных нас
Гниль и прах есть пред тобою;
Жизнь его тень с суетою,
Дни и ста лет — токмо час.

Ей! злых всяко истребляешь:
Преклони же звездный свод
И, коль яро гром катаешь,
Осмотри, снисшед, злой род;
Лишь коснись горам — вздымятся;
Лишь пролей гнев — убоятся;
Грозну молнию блесни —
Тотчас сонм их разженеши,
Тучей бурных стрел смятеши:
Возъярись, не укосни.

На защиту мне смиренну
Руку сам простри с высот,
От врагов же толь презренну,
По великости щедрот,
Даруй способ — и избавлюсь;
Вознеси рог — и прославлюсь;
Род чужих, как буйн вод шум,
Быстро с воплем набегает,
Немощь он мою ругает
И приемлет в баснь и глум.

Так языком и устами
Сей злословит в суете;
Злый скрежещет и зубами,
Слепо зрясь на высоте;
Смело множеством гордится;
Храбро воружен красится:
А десница хищных сих
Есть десница неправдива;
Душ их скверность нечестива:
Тем спаси мя от таких.

Боже! воспою песнь нову,
Ввек тебе благодаря,
Арфу се держу готову,
Звон внуши и глас царя:
Десять струн на ней звенящих,
Стройно и красно гласящих
Славу спаса всех царей;
Спаса и рабу Давиду,
Смертну страждущу обиду
Лютых от меча людей.

Преклонись еще мольбою,
Ту к тебе теперь лию,
Сокрушен пад ниц главою,
Перси, зри, мои бию:
О! чужих мя от полчища
Сам избави скоро нища.
Резв язык их суета,
В праву руку к ним вселилась
И лукавно расширилась
Хищна вся неправота.

Сии славу полагают
Токмо в множестве богатств,
Дух свой гордо напыщают
Велелепных от изрядств:
Все красуются сынами,
Больше как весна цветами;
Дщерей всех прекрасных зрят,
В злате, нежно намащенных,
Толь нет храмов испещренных:
Тем о вышнем не радят.

Их сокровище обильно,
Недостатка нет при нем,
Льет довольство всюду сильно,
А избыток есть во всем:
Овцы в поле многоплодны
И волов стада породны;
Их оградам нельзя пасть;
Татью вкрасться в те не можно;
Всё там тихо, осторожно;
Не страшит путей напасть.

Вас, толь счастием цветущих,
Всяк излишно здесь блажит;
Мал чтит и велик идущих,
Уступая ж путь, дрожит.
О! не вы, не вы блаженны,
Вы коль ни обогащенны:
Токмо тот народ блажен,
Бог с которым пребывает
И который вечна знает,
Сей есть всем преукрашен.

<1744>





Из поэмы «Аргенида» (1751)




* * *


Первый Феб, говорят, любодейство с Венерою Марса
Мог усмотреть: сей Бог зрит всё, что случается, первый
Видя ж то поскорбел, и Вулкану, Венерину мужу
Ложа неверность притом показал и неверности место.
Ум пораженный того, и держал что в руках он работу,
Вымыслил в тот же час сковать претонкие цепи;
Уж совершил он сеть, совершил и невидимы узлы.
Дело тончайше сие основы всякий было,
Также тончайше оно паутин попремногу имелось;
А и сработано так: прикоснуться только — попасться;
Всё ж разложил по местам он вкруг кровати пристойно.
Вот же как скоро легла с любодеем супруга на ложе,
Оба тотчас они попались в новые узы,
Ими при самых своих объятиях связаны стали.
Спешно Вулкан растворил слоновые створчаты двери,
Всех и богов туда впустил. Лежат те бесчестно;
Хоть и желал бы другой быть Бог в бесчестии равном,
Боги все, животы надрывая, смеялись, и долго
Был сей случай везде всеведомым смехом на небе.

<1751>




* * *


Красная Фебу сестра! ты всё по горам и по дебрям
Бегаешь, а иногда быстролетными ранишь стрелами,
Серну ль случай подаст, твоего ль от острейшего гнева
Все разбегаются, коль ни свирепствуют, сами львы наши.
О, божество дубрав! О, если тебе и подругам
Чистый угоден сей дом и усердия чистого роща,
То умоляющих нас услышь, призрев милосердно:
Здесь никогда б не быть своевольству мерзкому леших.
Рощу сию тебе посвящаем, и да возрастает
В славу твою лес цел: приими ты дар благосклонно.
А как пенистых мы вепрей в тенета погоним,
Купно и жертву тебе приносить на полях сих имеем,
То к нам явно приди; мы буде ж излишнего просим,
То прииди как тебе угодно, и рыском твоих псов,
Также и лаяньем их наполняй нам слухи почасту.
Здесь каравод собирай дриад, и ореады многи
Да окружают тебя. Вы то под сению леса,
То ликовствуйте здесь при водах, то в горных
Где истекают ключи прохладны из камней песчаных,
Там и купаться в жары вам обнаженным пристойно:
Актеон в тех струях укрываться тайно не будет
И превращать самой в еленя некого тамо;
Также и ни скорпий не убьет у тебя Ориона,
Коему б от земли вознестись и быть уж звездою;
Сам потому ж с твоим колчаном охотником Йовиш
Здесь не явится, чтоб дать другую медведицу небу.
Токмо, богиня, ты причислить к острову Делу
Рощу сию удостой, и к полям снежистым в Ликии;
Чаще и не живи при Эвроте, ни больше при Пинде.
А уж котора из нимф препроводит лета довольны,
В новый вид хотя превратится, и деревом будет,
Вверьх и ветви она вознесет, опушившись листами,
Дубом ли станет та, иль лавром, — то умножать ей
Ты сама повели сей лес: не ссечет Эризихтон,
И никогда ничьей не познает роща секиры.

<1751>




* * *


Бакх прибыл, прибыл сам в торжественном к нам шуме!
Прекрасного сюда, в веселой токмо думе,
Коляска в четверне на тиграх привезла,
И с ним ту всю корысть, что Индия дала.
Звени ж медь и струна; красись чело венками;
Да наполняют ночь и бубны стуком сами.
Бакх прибыл, прибыл сам! Он сильно все мутит:
Тут ссора; инде мир; всяк тихо не сидит;
Здесь песню все гласят; а там все пляшут, скачут,
Те спорят о делах; те по-пустому плачут.
Не больше от бакхант, по каждых трех годах,
Нелепых воплей в ночь бывает на лугах.
Всяк кубок пьет до дна; все пенятся стаканы;
Еще ж не полно пить, хотя уже все пьяны.
Однак убийства Бакх с собою не привез,
Ни приключений злых, ни также горьких слез, —
Но шаткий ход ногам и сон в глаза покойный;
Притом у всех сердец страх отнял он пристойный;
А выгнанна из них дивится уж печаль,
Что каждому всего и ни себя не жаль.
Вот кучи без меча, без крови всюду пали;
От одолевша всех сном отдуваться стали.
Так, о! плененным сей весьма есть склонен бог:
А толь бы паче был прибыток не убог,
Когда б не исчезал по мраке на рассвете
И долее в своем он пребывал бы цвете.

<1751>





Из книги «Сочинения и переводы» (1752)



Ода VIII
Парафразис вторыя песни Моисеевы


«Вонми небо, и возглаголю.»
Второзакония глава 32


Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку;
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.

Как туча падает на злак,
Или как иней где на сено, —
Господне имя есть мне в знак,
То мыслей призвано не в мрак;
Славь Бога всяко в нас колено.

Бог — истинны его дела
И все пути его, суд правый, —
Бог верен, а неправда зла,
Не зрится ни тоя в нем мгла,
Святый весь, он душам свет здравый.

Согрешшии вельми пред ним,
Не чада стали уж пороком!
О! род строптив, развратен сим,
Сие ль ты господу твоим
Воздать за благо мог оброком?

Сих оный есть народ делец,
Кой весь не мудр и пребезумен:
Тебя ж не сам ли сей отец
Приял и был тебе творец?
Доколе в помыслах ты шумен!

Воспомяни те дни веков,
И купно разумей все лета
От рода древнего родов;
Спроси у рождшего следов,
Познаешь старших всё от света.

Как Бог языки разделял,
Сынов Адамлих рассевая,
Пределов столько поставлял,
Коль верных слуг себе счислял,
От ангельска числа то зная.

И стала быть господня часть —
Иаков род его избранный;
Наследием возмог подпасть
Израиль весь ему во власть;
Всяк прочий люд уж был как странный.

В пустыне всем его снабдил:
Он жажду, в превеликом зное,
В земле безводной утолил,
Обвел его и сохранил,
Как зеницу очей, в покое.

Гнездо как кроет всяк орел,
И над птенцами сей летает, —
Простер так крила он и сшел,
На рамена его возвел,
Подъемлет, взносит, соблюдает.

Вождем им был Господь един,
Никто Бог чуждий не был с ними;
Взвел их на верьх земных плотин,
Поставил свыше всех судьбин,
Насытил житами благими.

Из каменя потек им мед,
Елей из тверда ж камня равно;
Млеко, тук, масло скот дает,
И цвет пшеничный всем растет,
Их питие — вино преславно.

Иаков в сытости процвел,
Отвергся вскоре толь любимый;
Утыл и толсто расширел,
Отступством Бога он презрел,
Забыл, что спас ему он чтимый.

Во нравах все творца чужих
И в мерзостях преогорчили:
Бесам пожерли в сквернах сих,
Богам, отцам что странны их,
От напитавша ж отступили.

Узрев господь, возревновал,
И раздражился он презельно;
В сынах и дщерях злость познал,
Которых сам он снабдевал,
Се взбесновавшихся бездельно.

Господь рек: «Сам я отвращу
Лице мое от всех их ныне;
И напоследок им отмщу:
Род развращенный, веру тщу,
Не буду видеть в благостыне.

В гнев привели тем, что не Бог,
И раздражили суетою;
Народом их сломлю я рог,
Кой не народ, хотя и мног,
От глупых и людей бедою.

От ярости уж моея
Разжегся огнь палящ до ада;
Съест землю и плоды ея;
Все попалит страны всея
Гор основания для глада.

Употреблю премного зол;
Пущу на них мои все стрелы;
В снедь птицам ляжет плоть на дол;
Пожрет живых зверь в произвол;
Не будут и от змиев целы.

Внутрь истребит их страх;
Извне меч острый обесчадит:
Юн с девою погибнет в прах;
С седым младенца при сосцах
Смерть люта в век изгладит.

Изрек бы: их рассею всех,
И память в людях уничтожу;
Когда б не для противных тех,
Которым бы не сбить в поспех,
Я в гневе коих сам убожу.

Еще чтоб не сказали так:
Рукою мы свершили сею,
А не Господь то всё никак;
Сей род, в чием совете мрак,
Весьма глуп мыслию своею».

О! ежели б все разуметь
И возмогли понять то ясно,
Чтоб ныне налящи посметь
И всё в руках уже иметь,
Что впредь велит он самовластно,

Как тысящи един гонить,
Как двинуть два б могли тьмы целы,
Когда б не предал Бог сам бить?
И не дал бы Господь сломить,
Творя их воины толь смелы.

Но боги их не таковы,
Каков есть Бог наш, велий, сильный;
Враги ж все наши хоть как львы,
Хотящи нашея главы,
Однак в них разум необильный.

Их из Содома виноград,
И от Гоморры все их розги;
Их грозд есть токмо желчь и смрад;
Их ягода горька стократ,
Сок отравляет шумны мозги.

Змиина ярость их вино,
И аспидов злость неисцельна.
Не богом ли отведено,
В сокровищах заключено,
Печать на всем том зле презельна?

В день мести то воздаст он сам,
Когда те преткнутся ногами.
О! гибели день близок вам;
И быть чему, стоит уж там:
Тем движете его вы сами.

Своим Бог правду сотворит,
И умолен об них он будет;
Расслабленных, бессильных зрит,
Истаявших не уморит,
В конец рабов сам не забудет.

Так рек господь: «Их боги где,
На коих все вы уповали?
Тук ели оных жертв везде,
И пили треб вино в чреде,
А о сотворшем не внимали,

Да встанут, и да вас спасут;
Да в помощь вашу те потщатся;
На вас покров пусть нанесут;
Врагов за вас да потрясут,
И да исполнить то помчатся.

Но зрите, зрите, что есмь я;
И нет нигде другого Бога:
Мертвит, живит рука моя,
Цельба и язва от нея;
Нет, кто б исторг, когда та срога.

На небо ону возведу,
Клянясь десницею моею,
Вещаю словом на среду,
Да будет слышимо преду:
Живу вовеки сам я с нею.

Когда я изощрю мой меч
И на престол судебный сяду,
То тем врагов хощу посечь,
И в месть нелюбящих повлечь,
И ненавидящих поряду.

Я кровью стрелы напою,
Наестся меч мой мяс от тела,
От тела язвенных в бою,
От глав князей, что убию,
Их попленивши грады, села».

Возвеселитесь, небеса,
Вы с богом нашим купно;
Да прославляет чудеса,
От древнего уже часа,
Весь ангельский чин неотступно.

Языки! вы с его людьми
В веселии сердец ликуйте;
Сынов род, крепость восприми
И радостию возгреми,
Все ныне славно торжествуйте.

Отмщает Бог за вас в день сей,
И ненавидящим сурово
Он в правде воздает своей;
Земле ж его чад и людей
Есть очищение готово.

<1752>




Ода XIX
Парафразис песни Анны,
матери Самуила пророка


«Утвердися сердце мое во Господе.»
Царств кн. 1, гл. 2


Мое всё сердце утвержденно
О господе, он есть мой Бог;
О нем се вознесен мой рог,
О нем уже зло побежденно;
Разверзлись на врагов устне,
Спасение настало мне.

Весь дух мой ныне веселится,
Что спас меня Господь мой сам;
Его святяй нет по делам;
Он всюду правосуден зрится;
Его ни милостивей нет;
Един спасает он от бед.

О! не хвалитесь вы, тщеславны,
Ни говорите гордых слов;
Язык чтоб не был ваш суров,
Уста б без велеречии плавны:
Господь верьх разумов есть всех,
В нем начинаниям успех.

Лук изнемог вконец уж сильных,
А в силу слабые пришли;
Се многохлебным глад в земли,
Алкавших зрим в ней изобильных;
Неплодна родила седмь крат,
Родивша — немощна, без чад.

Господь мертвит и оживляет,
Низводит и возводит в гроб;
Убожит, богатит особ,
Кротит и высит; восставляет
Ниспадших нищетою в дол,
Да их посадит на престол.

Молящимся дает обеты;
Век праведных благословил:
Не от своих муж крепок сил;
Господь свят разорит наветы,
От супостата равно вред,
Его ж от силы в немощь свед.

Затем премудр чтоб не хвалился
Отнюдь в премудрости своей,
Ни сильный также в силе всей,
Богат в богатстве б не гордился;
Но всем бы Бога знать и чтить
И в правде суд земным творить.

Господь восшел на небо в славе,
И се он страшно возгремел;
Судить всю землю восхотел,
Как справедлив и дивен в праве:
Царям он крепость в нас пасет,
Рог своего Христа взнесет.

<1752>




Строфы похвальные поселянскому житию


Счастлив! в мире без сует живущий,
Как в златый век, да и без врагов;
Плугом отчески поля орющий,
А к тому ж без всяких и долгов.

Не торопится сей в строй по барабану;
Флот и море не страшат его;
Ябед он не знает, ни обману;
Свой палат дом лучше для него.

В нем всегда или он виноградны
Вяжет лозы к тычкам и шестам;
В дни гуляет, те когда изрядны,
По долинам, либо по стадам.

Он в иной серпом день очищает
Ветви все негодные с дерев,
Добрый к оным черен прививает;
Смотрит, в хлебе нет ли вредных плев.

Либо мед и сот кладет сам в кади,
В ночь или бывает рыб ловец;
Сам же иногда, волны в дом ради,
Всех обросших он стрижет овец.

Осень как плодом обогатится,
Много яблок, груш и много слив;
О! как полным сердцем веселится,
Их величину, их зря налив.

Что тогда из всех плодов зреляе,
Отбирает разно по частям:
То шлет в храм к молитве, что честняе;
Приходящим часть хранит гостям.

Часть в подарок сродникам, часть брату;
Благодетель ту б взял, говорит;
Ту несите куму; ту часть свату;
Пусть за ту мне друг благодарит.

Иногда лежит под старым дубом,
Иногда на мягкой там траве;
Нет в нем скверных мыслей зле о грубом:
Что есть дельно, то всё в голове.

Быстрые текут между тем речки;
Сладко птички по лесам поют;
Трубят звонко пастухи в рожечки;
С гор ключи струю гремящу льют.

Толь при разном диком сельском шуме
Ненадолго спит вздремавши он;
Что ни было доброго на думе,
Забывает всё в глубокий сон.

Но зимою нападут как снеги
И от стужи избы станут греть,
Много и тогда ему там неги:
Начнет род другой забав иметь.

В поле ездит он или с собаки,
Боязливых зайцев в сеть ловя;
То с волками смотрит псовы драки,
То медведя оными травя.

Тешит он себя и лошадями;
И кладет отраву на лисиц;
Давит многих иногда силками,
Иногда стреляет разных птиц.

Часто днями ходит при овине,
При скирдах, то инде, то при льне;
То пролазов смотрит нет ли в тыне,
И что делается на гумне.

Кто ж бы толь в приятной сей забаве
Всех своих печалей не забыл?
Хоть в каких бы кто честях и славе,
Как сея б он жизни не взлюбил?

Буде ж правит весь толь постоянна
Дом жена благословенный с ним,
Сарра коль была или Сусанна, —
То спокойства нет сравненна с сим.

Весь некупленный обед готовит,
Смотрит, пища чтоб вкусна была,
Из живых птиц на жаркое ловит,
И другое строит для стола.

А потом светлицу убирает
К мужнему приходу с дел его;
Накормивши деток, наряжает,
Встретить с ними б мужа своего.

Тот пришед в дом кушать, и садится
За накрытый, набранный свой стол:
Что ж порядочно у ней всё зрится,
То причины нет, чтоб был он зол.

Каплуны прочь, птицы африкански,
Что и изобрел роскошный смак;
Прочь бургонски вина и шампански,
Дале прочь и ты, густой понтак.

Сытны токмо щи, ломть мягкий хлеба,
Молодой барашек иногда;
Всё ж в дому, в чем вся его потреба,
В праздник пиво пьет, а квас всегда.

Насыщаясь кушаньем природным,
Все здорово провождает дни;
Дел от добрых токмо благородным,
Не от платья и не от гульни.

Счастлив, о! весьма излишно,
Жить кому так ныне удалось.
Дай бог! чтоб исчезло всё, что пышно,
Всем бы в простоте святой жилось.

<1752>





Из поэмы «Феоптия» (1754, не издана)




Эпистола II


Вообще, что утвердил и в веки утверждаю,
В особности о том теперь здесь рассуждаю.
Не всякому легки доводы, признаю,
Читающему ту эпистолу мою.
Но твой, Евсевий, смысл толико просвещенный
От тонкости вещей не мог быть воспященный:
Ты, мню, употребил природну остроту,
Проник во глубину, взлетел на высоту.
И, распростершись там, объял собой пространность,

А тем и твердость ,их, и видел всю избранность.
Довольны для тебя тебе ум показал;
Не сомневаюсь я, ты ж словом то ж сказал.
Однак, как весно мне, другим то всё собщаешь,
Что истинным себе и твердым ощущаешь.
Но всяк ли из других тебе подобен есть,
Хотя и многим в том я отдаю всю честь?
Поистине из них ;не все с тобою равны
И быть не возмогли рассудком толь исправны,
Ни столько ж о вещах понятия иметь,
Чтоб вещи без труда им суще разуметь.
Для сих теперь пойду гладчайшею стезею
И поведу с собой их к той же правде ею.
Всем слабейшим в себе способнейша она
И точно для таких давно проложена,
Но равно приведет к создателю и к Богу ,
Как и идущих всех в ту первую дорогу.
На весь чин естества вперяя внешний глаз,
Представлю ону внутрь я божества показ.
Такая мудрость всем всегда есть не закрыта,
Да разве от страстей в жар может быть забыта.
Едва кто всех вещей воззрил на всяк конец,
Не может не узреть, что их премудр творец,
Что купно он всеблаг, что всемогущ, строитель
И есть он по судьбам своим всему правитель.
Не долг уж тонку быть вещей зря на убор,
Единственно простый доволен токмо взор,
При чем однак всегда потребна есть прилежность.
Не та ж, от коей прочь бежит роскошна нежность,
Но некая, с какой возможет каждый вдруг
Приметить, как его и всё объемлет круг.

Воззрим сначала мы на всю огромность света,
На весь округ его, достигнет сколь примета.
Воззрим на дол земли, на коей мы живем,
По коей ходим все, где смертными слывем.
Воззрим выспрь к небесам на толь далеки своды,
Которы кровом нам чрез толь премноги годы.
Воззрим на полноту и воздуха и вод;
Сей окружает нас вещей отвсюду род.
Воззрим мы, наконец, на звезды, на светила
И узрим, что зарей сих неисчетна сила.

Не рассуждаяй всяк чрез жизнь свою о сих,
Здесь мыслит о вещах единственно таких,
Которы, суть к нему иль ближе, иль на нужды
Зрит кои быть себе потребны и не чужды.
Он из всея Земли ту знает токмо часть,
На коей дом его и где ему вся власть.
Сей знает по тому о солнце и с зарями,
Что от него светло ему бывает днями;
Так равно, как себе, во мраке и в нощи,
Он получает свет довольный от свещи;
Его мысль за места, на коих пребывает
И ходит он куда, отнюдь не залетает.
Но каждый человек, обыкший рассуждать
И разбирая всё о правде утверждать,
Иль отрицать ему покажется что ложным,
Невероятным что или и невозможным,
Весь простирает вдаль в себе сам помысл свой
И тщится рассмотреть и все познать собой
Те виды, что его отвсюду окружают,
Различием себя несчетно размножают
И зрятся пребывать в пространстве вкруг таком,
Которого конец ни мыслям не знаком.
Не может он тогда пространнейшего царства,
Без равного во всей вселенной государства,
Не положить в уме за малый уголок
Обширныя Земли; а Землю всю за клок
Или за облачко во всем пространстве круга.
Дивится, зря себя и зря подобна друга,
Что жителем он с ним находится на ней,
Старается понять, в мир как введен есть сей.
В том восклицает: кто сие всё, что поемлю,
Создал? и на водах кто всю повесил Землю?
Заклепы кто ея толь твердо положил?
И кто водами ж ту отвсюду окружил?
Когда б Земля была везде претвердый камень,
Не можно б было уж, ниже чрез сильный пламень,
Терзать ея отвне и в недра к ней входить:
Нам сеять бы нельзя, а ей бы клас родить.
Но если б вещество в ней мягче некак было,
Иль только б что песок и сыпко также плыло,
То не могла б она носить поверьх людей,
Нельзя б и никаким быть тягостям на ней:
Повсюду б мы в нее и грузы б все тонули,
Когда б произошли, тогда ж мы б и гонзнули.
Се ж равномерна в том есть обоем она,
Притом и всех выгод та мать есть нам одна.
Сокровища свои нам все она собщает
И грязь и пыль свою в богатство превращает.
Приемлет на себя несметно разный вид,
Творя, чтоб всюду быть на ней нам без обид.
Земля нам подает чего мы ни желаем,
Как всё что нужно есть, так мы и чем играем.
Болотна где она и также где пуста,
Где непроходны суть от дебрей в ней места, —
Всё пременяет то и скоро и чудесно,
И делает уж там видение прелестно:
То с полем зрятся луг и сочная трава,
То цветы и плоды, то рощи и древа.
Везде являет та всем только что доброты,
На жителей своих премноги лья щедроты.
Всегда она к ним всем и по всему добра
И так, что описать есть трудно, коль щедра;
Источника ее, обильного не ложно,
Исчерпать никогда и никому не можно:
Утробу мы ея терзаем болей чем,
Богатства больше нам она приносит тем;
Не стареется вся, ни убывая тлеет,
Всегда млада в себе и бодрость всю имеет.
Все чезнет из нее, под старость всяк в нас хил,
Едина токмо та вся не теряет сил:
При каждой и весне в жизнь будто воскресает,
В чем дух и есть в чем раст, от пагуб то спасает.
Обилен человек так от нее всегда,
Что недостатка нет ни в чем ему когда.
От лености его приходит недостаток,
Как к деланию той в нем труд бывает краток;
Нетщание людей причина пустоты,
И терний, и волчцов, и гнусны наготы.
Еще ту пустошат и кроволитны брани,
Отъемлются когда чужие сильно грани,
А вместо чтоб ея доброте споспешить,
Кровь тем людей смогла и весь тук иссушить:
Един сей плод всегда от славных всех героев,
От действий громких тех и от несчетных воев.
Полезней людям всем оратай и пастух,
Неж вознесенный тот граблений лютых дух:
Герой всяк для себя, и то с чужим, воюет,
Да всех земли делец трудясь, себе горюет.
О! коль плодов, когда б престали быть бойцы,
А токмо б нежил всяк своих земель концы!
Но лютая уже, оружий толь обильных,
Вражда воюет в казнь за все неправды сильных!
Порокам и страстям отверзла та ж врата,
Отнеле же во всех погибла простота!
Неравности Земли быть мнятся не услужны,
Но те к ея красе, а к пользе нашей нужны.
Где идут гор хребты, долины стольки ж там,
На пищу в них трава преславная скотам.
За ними вкруг поля и нив бразды желтеют,
Богатых класы жатв волнуются и спеют.
С одной страны их край и цветен и травист,
И древом плодовит, и духом здрав и чист;
С другой — верьхи свои до облак взносят горы,
Дивят нас высотой, увеселяя взоры.
Расселин дичь и всех в них каменистых гряд
Взнесенну землю ту в свой утверждает ряд,
Подобно как крепят нас кости внутрь и жилы,
И твердость придают, приводят нас и в силы:
Дичь тягость держит там ужасных тех громад,
Сцепляет их перед между собой и зад.
Различие сие всю Землю украшает
И совокупно нам при нуждах споспешает:
Убежище в вертеп от зноя и дождей,
Убежище на холм от наглости людей.
Во всей вселенной нет, ниже едины, нивы,
Без некоих доброт, когда мы не ленивы.
Не только долы те, не только чернозем,
Но и болотный низ, но и пески по сем
Оратаю за труд мзду воздают напольну,
Пшеницу принося «а сжатие довольну.
Болото всё когда осушится трудом,
По тучности внутри, роскошствует плодом.
В безмерну глубину песков нигде пет в свете:
Когда делец земель в одном очистит лете
Всю землю под песком, лежащу впусте там,
И силу солнца даст очищенным местам,
То на другое он, как пойдет полосами,
Увидит весь тот грунт играющ колосами.
Удобренный чредом кряж всякий мест пустых
Не хуже будет сам плодами нив густых.
Но токмо принесет, что изращать способен:
Грунт на пшеницу есть, грунт на ячмень особен.
Среди расселин гор, на каменных горах
Бывает пажить так добра, как и в борах.
Есть скважины и там, чтоб солнцу в них лучами
Проникнуть и чтоб быть испарине ночами.
Сим способом оно, смягчая твердый бок
И растворяя в нем сгустелый хладом сок,
Там производит корм и паству летобытну,
Которая творит собой скотину сытну.
Непроходима дебрь, неплодна с века степь,
Лежит ли в знойных та, в краях ли мразных цепь, —
Родят, как книги нам знать подают учебны,
То сладкий плоды, то зелия врачебны,
Которых инде нет в обильнейших местах,
Иль недостаток там великий в тех кустах.
Всё есть, но не во всех землях, что людям нужно!
Не явно ль хощет Бог нам меж собой жить дружно?
Не сим ли нас всхотел к собщению привесть,
Дабы взаимно брать кому в чем нужда есть?
Се нужда, коих край далекий разделяет,
Тех в общество одно путем совокупляет:
Без ней не знать бы нам людей Земли всея,
Ниже б за океан шла дерзка ладия.
Земля из недр своих всё что ни произносит,
По времени она в себя назад то просит:
От целости оно испарь уже своей,
И ноя, свой возврат творит опять внутрь к ней.
Во внутренностях там, побыв чрез должно время,
От семени потом несет плодов к нам бремя.
Предивен есть весьма сей непрестанный круг:
Земля что нам ни даст, в себя ж приемлет вдруг,
Приемлет, но затем, чтоб нам подать то паки,
А как подать? О! чин, из сгнивших свежи злаки,
Из всех уж как совсем умерших тех родов
В десятерицу к нам шлет более плодов.
Питающийся скот весь от земных имений,
Происходящих вновь от престарелых тлений,
Питает землю сам изверженным своим
И помощь подает к обилию он сим.
Земля ж то нам дарит, то вземлет всё обратно,
То паки к нам несет сугубя многократно,
И никогда ни в чем не может оскудеть,
Лишения чтоб нам ни в чем же не иметь.
Исходит из ея обильно всё утробы
И так же входит всё к ней внутрь, как будто в гробы.
Зерно в нее вложи — от одного зерна,
Как любяща мать чад, даст десять зерн она.
Разверзи чресла в ней — обрящешь камни, злато,
Обрящешь мармор внутрь на здание богато,
Железо, медь, свинец и с оловом сребро,
Обрящешь и других сокровищ в ней добро.
Кто ж скрыл в нее то всё толикое богатство?
Кто умножает в ней сие всё толь изрядство,
Что нельзя никогда, колико ни тощить,
В ней скрытого всего конечно истощить?
Кого не удивит на всё сие смотряща,
И как и что земля обильно есть родяща?
Не пищу человек одну себе от ней
И помощь от недуг всех получает сей.
Коль многи корни суть! колики трав всех роды!
Коль неисчетны их доброты и пригоды!
Коль благовонных тех в различии цветов!
Коль сладостнейших мы вкушаем и плодов!
Как на дремучий лес по случаю взираем,
За старость сверсным мы тот миру полагаем:
Древес всех корни в нем, все ж углубившись к дну
В безмерную почти спустились глубину:
Сплетением своим, потом же и длиною,
Как держит корень всяк всё дерево собою
И не дает ему от сильных ветров пасть,
Чтоб падшему не сгнить и вскоре не пропасть;
Так равно тем же он и ищет под землею
Пристойных соков там, а трубкою своею
Втянув в себя внизу, шлет в верьх те до вершин
Не на четверть одну, ни на один аршин.
Предивный механизм сей в жилках всяка листа
Предивного всем нам являет механиста!
Но и радящий сей в строителе совет,
Что на листах вобще зеленый токмо цвет,
Сей зрению очей цвет наших споспешает,
Те ж более, неж взор, собою утешает.
По той причине, сей к листам цвет предызбран
Зеленый зрим всегда с обеих листа стран.
А зелень кто ж одну, которая толь слична,
Исчислит, коль есть та, по зелени, различна?
Распростирает сок все ветви в вышину
И в широту собой, и также в толщину.
Но дередуб от стуж и жара защититься,
Или б от сильных тех в себе не повредиться,
Корой одето всё от низа до верьха.
И сим же отрасль в нем есть кажда не суха:
Идущий сок наверьх, по внутренности в древе,
Содержится корой в нем равно как во чреве;
Иль сердце в древе том ему реке как ров,
А оная кора вкруг вместо берегов.
Раскинувшись на все страны древа суками
И сделавшись чрез то как некими шатрами,
От зною подают прохладную нам сень,
А птицам на отдох насести в оных лень.
Что ж вещество дерев горит огнем природно,
То нас зимою греть весьма оно пригодно
И теплоту хранить естественную в нас
Печальныя зимы в трескучий самый мраз.
О! промысл, стужа где несноснейше ярится,
В тех более странах густых лесов и зрится.
Не токмо ж тем одним лес служит нам сперва,
Что получать бы в нем на топку всем дрова,
Но вещество дубрав, хоть твердо есть и тельно,
Выделываем всяк вид из того мы цельно:
Мы делаем из древ себе в жилище дом
И строим ладии и корабли притом,
А красный взору сад, плодом обремененный,
Тем самым есть на низ довольно наклоненный,
Чтоб, как нарочно, он плод подносил свой в дар,
Пока тот свеж и спел, и вкусен, и не стар.
Между тем в дол земный плоды те упадая,
У матери ж земли на лоне согнивая,
От семени опять свой оживляют род
И умножают тот на следующий год.
Всё примет что земля, в себе так сохраняет,
Что, пременяя то, себя не пременяет!
Прилежно рассуждай, Евсевий, и внемли,
Что вся земля собой и всё, что из земли,
И что растет на ней, и коль же всё богатно
И как то тлеет всё, выходит и возвратно,
И сколько пользы нам бывает из всего,
Показывает всем сотворша самого,
— Что он премудр, всеблаг, что всемогущ и силен,
Что по судьбе своей нас всем снабдить обилен,
Что обо всех из нас печется, наконец,
И что премилосерд нам в истине отец.
К другой уж обрати стихии взор со мною,
Которую зовем по-нашему водою,
Прозрачен жидкий сей и зыбок есть состав,
Имеет он себе особенный устав:
С одной страны течет и быстро уплывает,
С другой — во все себя он виды изгибает,
Обходят кои вне с сторон весь тот кругом,
А нет ни одного в нем образа самом.
Когда б вода была пожиже и не сдобна,
То б сделалась она вся воздуху подобна.
Везде б иссохла уж в бесплодности земля,
Животных бы на ней сразила обща тля.
Одним бы разве жить возможно было птицам,
А человечий всем погибнуть бы долг лицам.
Жилища б не нашлось и рыбам уж нигде,
Съезжаться б не могли взаимно мы везде.
Кто ж густу сотворил толь равномерно воду?
Кто жидких в свете двух составов сих развод
Дал меру, их между собою различив,
И в обоем конец намерный получив?
Хотя б немного быть воде в себе пожиже,
Уже б она, что к нам принадлежит всем ближе,
Великих тех судов сдержать не возмогла
И мала б тягость к дну, вдруг погружаясь, шла.
Кто учредил так в чин те две стихии точно
И дал составы им различный нарочно?
Кто воду так создал, что жидкость, быстрина,
Да и прозрачность в ней до самого есть дна?
Кто, твердости в себе отнюдь ту не имущу,
А бремена поднять огромные могущу?
Помысли, сколько нам послушна есть вода:
Мы можем ону взвесть в прилежности труда,
На превысокий холм горы с сторон крутыя,
Откуду ток ее, тем образом взнятыя,
Спускаем и велим ей так вниз упадать,
Чтоб в стольку ж высоту самой ей возлетать,
Со сколькия на низ мы оную пустили
И, разводя концы, тем под гребло сводили.
Но человек хоть так и властен над водой,
Однако больше сил пред ним есть в ней самой:
Что движется, того вода всего сильняе.
Не может быть, как мню, сего ничто дивняе,
Что сила она вся испытана ея
Есть человеку так, как собственна своя:
На пользу он себе той так повелевает,
Что всяку тягость тем, и скоро, премогает.
Прибавь, на всякий смрад, на всю нечистоту,
Да смоются они, употребляем ту:
Водою иногда всё омываем тело,
Но частее лице, от сна встая на дело;
Полощем ею мы, как нагорят, уста,
Разводим ею ж смесь, которая густа;
Премного от воды пособия имеем,
Чрез соки и в плодах мы воду ж разумеем.
Хоть жидко вся вода исперва потекла,
Однак она весьма по весу тяжела.
И в тяжести своей, вздымаясь вверьх, над нами
Огромными висит преиспещренно днами.
Воззри на облака: о! чудо из чудес,
Как ветров на крилах летают у небес,
А в тяжести такой на низ не упадают,
Да только друга друг, сливаясь там, сретают?
Когда б столпами те на низ упали враз,
То б потопили край весь тот земли у нас
И, потопляя так, упали б вдруг недаром,
Но повредили б всю ту землю тем ударом,
А прочих бы частей край сделался высок
И принял бы за тук как сухость, так песок.
Чья ж держит их рука на воздухе висящи,
А каплями весь низ в потребности росящи?
И отчего то, где почти дождя нет в год,
Там сильный толь росы бывает ночью род,
Что сливным как дождем всю землю наводняет
И жаждущия сушь обильно напояет?
Египетскому кто так Нилу повелел,
Чтоб разливался он в назначенный предел?
И на землях, собой там омоченных, тину
По стоке в берега тот оставлял едину?
Строения сего что может дивней быть,
Бесплодием везде дабы землям не ныть?
Не токмо жажда в нас всех гасится водою,
Но и земли всяк кряж сухой поится тою.
Тещи пустил водам премудрый всех творец
От края по земле на самый в ней конец,
Подобно как в саду, особенном и малом,
Пускается та вкруг ископанным каналом.
Ключи гремящи, вниз с крутых стекая гор,
Наш поражая слух, а веселя тем взор,
Сбираются внизу в разложистой долине,
Способно где уж пить возможно есть скотине.
Протекши реки близ градов и по полям,
Струями в быстрине стремятся уж к морям.
Великий Океан — дивлюсь, как то поемлю, —
Объемлющий вокруг и наполы всю землю,
Так разлился собой как будто для того,
Чтоб разделиться ввек Земле всей от него,
Но напротив мы зрим, то способ сокращенный
Чтоб меж собой весь род был человеч собщенный.
От края человек не мог без моря в край
Земли дойти по свой, толь скоро, нужный пай.
Потребностей всегда б премногих тем лишался,
Ни с дальними б людьми, за трудностьми, собщался|
Единым сим путем есть найден Новый свет,
К Америке пловцам лег океаном след,
Из коея богатств мы много получаем,
А инде таковых найти себе не чаем;
Взаимно ж мы туда привозим и свои
И также богатим те нашими краи.
Разлитием своим вода в земном сем круге
В подобном действе есть и в равной же услуге,
Как в теле нашем кровь, кружащая всегда,
И не могуща в нем без крайня стать вреда.
Но сверх ея притом кружания обычна,
Как тих ведуща ток, так шумом инде звучна,
Урочный ко брегам прилив есть от пучин
И от брегов отлив в известный час и чин.
Я действию сему вины не предлагаю:
Довольно с нас, что есть то так, как утверждаю.
Премудрости того и власти я дивлюсь
И от него, смотря на всё, не удалюсь,
Который в таковом порядке то приводит
И в равном же назад отливы те отводит.
Движения воде немного болей дать,
То от вреда сего Земле б всей пропадать:
Производила б та чрез нагло быстры сапы
Повсюдны почитай поверьх земли потопы.
Кто ж меру дал тому? Кто чин сей учредил?
Границей Океан кто твердой оградил,
За кою преступить он никогда не смеет,
Хоть грозно иногда волнами сам и вреет?
Текущая вода зимой кристалл тверд есть
И может без плотов все бремена понесть.
Но гор верьхи лучам хоть солнечным открыты,
Во всяко время льдом и снегом зрятся сыты.
С них в напряженный зной течет шумящий ток
И, чистясь по кремням, стекает в дол глубок:
Тем пажити поит и производит реки,
Влекущие струю к морям в концы далеки.
Здесь вся пресна вода и здрава к питию,
Тут растворила соль, и круто уж сию.
Однак для пользы ж нам, для нашей и выгоды,
Мы солию крепим сладя всех ядей роды.
Всё что вода, и как вся действует она,
И сколько есть притом по действию сильна,
Провозвещает всем повсюду велегласно,
Что в естестве вещей она есть не напрасно.
Но возвожду как выспрь мои глаза и зрю
Там плавающих вод громады, говорю,
Что, рассуждая так и здраво и набожно,
Всем надивиться нам тому отнюдь не можно.
О! промысла сего премудр толико строй:
Повесил воду он, в вид грозно надо мной,
Не в том, чтоб здесь меня так придавить мог ею,
Но сыростию ей и влагою своею
Чтоб в мерность воздух весь вокруг нас приводить,
Чтоб на землю еще по временам дождить
И чтоб зной прохлаждать лучей толь раскаленный,
Который должен быть всегда в ней преломленный.
Оставим водный род; на воздух уж воззрим:
О благости творца и в нем поговорим.
Пространнее воды и также есть он жиже,
От нас вод естества и далее и ближе;
Нас окружает всех собой со всех сторон,
Разверст и до высот почти безмерных он.
Всегда в нем трех родов находятся частицы:
Эфир, тончайши те пылинки и крупицы,
Пары, а сии все суть сродственны воде,
В величине своей различны там везде;
Курения, извнутрь земли происходящи,
Сгустевши ж, разны в нем метеоры плодящи;
Электрических сил особо ль вещество,
Иль трением, в том спор, родит их естество.
Весь воздух тонок, чист и так есть проницаем,
Что шлемый от планет легко свет созерцаем,
Поставленных от нас в ужасной вышине,
А шлют лучи свои в мгновение оне.
Однак в себе упруг, как сжатый он стеснится,
Но то, что жмет, лишь прочь — тотчас распространится;
Притом тяжел и сам: с верьхов в своем котле
И равно со сторон всё давит он к земле.
Когда б тончае был состав сей хоть немного,
Сияние планет к нам шло б в лучах убого:
Мы получали б тем себе примрачный свет,
Который бы всегда не ясен был, но блед.
Когда ж бы гуще был наш воздух и сыряе,
То б задыхаться нам чрез то пришло скоряе.
Как в тине б мы какой уж углебали в нем,
Страдали ж бы то зло и нощию и днем,
Два б тем произошли нам пагубные бедства,
От густоты одной и. от ея последства.
Кто ж воздух весь привел в умеренность сию,
Что продолжаем в нем, дыша тем, жизнь свою?
Какая сильна власть в нем бури ободряет
И буйность оных всю способно усмиряет?
Волнений всех морских не можно уж сравнить
С дыханием от бурь, ни к сим тех применить:
Волнение в марях есть следство ветров сильных
И наглых тех погод и вихрей неумильных.
В сокровищах каких все ветры взяты суть,
С четырех коим стран поведено здесь дуть?
От севера на юг, от запада к востоку
Вращаться и впреки по кругу дуя сбоку?
Поведено притом весь воздух очищать
Во всяки времена и оному собщать
Расположений чин в частицах по природе,
Дабы всегда нам быть в приятнейшей выгоде?
Кто утоляет в них и лютости зимы?
Небесны виды кто, на кои зрели мы,
В мгновение одно по бегам пременяет,
Разносит облака и оны съединяет?
И кто отъемлет свет чрез тучи влаги в знак
И свет нам отдает, вдруг разгоняя мрак?
Суть ветры на морях, уж ныне нам известных,
Которы длятся там, как бы в границах местных,
Чрез несколько не дней, но месяцов самих,
Сменяемы потом на столько ж от других.
Не промысл ли есть в сем, для плаваний податных,
Чрез полгода в страну, чрез столько ж вспять обратных?
Когда б те возмогли, случилось коим плыть,
Коль постоянен ветр, толь терпеливы быть,
То б далей ход морский произвели пловущи
И болей бы плода везли назад идущи.
Посмотрим и на огнь, в дневном светиле кой
Пылает, подая вселенной всей луч свой.
И возведем еще мы любопытны взоры
На дыщущи огнем и пламенисты горы.
Питаясь сей огонь в них серой от земли,
Таится прежде внутрь земного лона в тли,
Приумножает там сил остроту преяру
И пребывает в нем без всяких искр и жару,
Пока, столкнувшись с ним, других тел тверд
Ударом тем его не взбудит вспыхнуть вдруг.
Огонь сей, естеству единому известный,
Зиждителем зажжен и скрыт как в ров кой тесный
Бездвижностию там покой его таит;
Тем к сферам выспрь огней, хоть быстрый, не парит,
Начало где его и собственно родство
И где исток ему и перво существо;
Так укрывает он там род свой погребенный;
Но сшибкою когда бывает устремленный,
То вспархивает светл из гроба своего,
Бессмертный души как образ от того.
Но мы и грозным сим составом овладели,
Как сперва о своих потребностях радели:
Употребляем огнь мы в нашу пользу весь,
Преобораем тем вещей упрямство днесь;
Тончим в них грубу часть, ничтожим праздну дивно
И побеждаем тем, что нам есть сопротивно.
Умеет человек им твердость умягчать
И мягкость иногда огнем ожесточать.
Возжегши дров костер, себя он жаром греет,
Как удаленный луч греть силы не имеет.
Всё поглощает сей возжженный так огонь,
Ничто уж от его не уйдет в бег погонь;
Он разливает свой, как крилами, весь пламень,
Проникнет и в крушец и в твердый самый камень!
Так, проницая, Огнь иное пепелит,
Иное ж, проходя, совсем не попалит;
Другое только тем на части раздробляет,
С того, очистив грязь, в цвет паки поновляет.
Пришедшим в слабость нам огнь силу придает;
Не разрешит чего ж собой иль не скует?
Вода по своему, что студена, есть роду,
А нам, как нужда в том, огнь разогреет воду;
Не здраву в пище нам он сырость растворит,
И, растворяя ту, как хочет, так варит,
Всего дражайше огнь зимою, равно летом,
Единственным всегда всем пребывает светом;
Не токмо жив нощи нам от огня светло,
Но от огня еще приемлем и тепло.
Потребность от огня словами необъятна,
Довольно, что его есть вещность всем приятна.
Премудро нас огнем снабдило божество:
Замерзло б без него всё на все естество.
Язычники затем драгим огнь полагали,
Что лучшим для себя сокровищем познали,
Какое человек похитить выспрь возмог
И в дол земный унесть: был без огня убог.
Но баснь поганска прочь; по правде, несравненно
Сокровище сие и есть неоцененно!
Довольно об огне: другие чудеса
Взор поражают наш; а те суть — небеса.
Огромностям дивясь пречудным, познаваю
Всесильну руку я: ту в них усмотреваю,
Которая свод сей в окружности такой,
Что равную понять не может здесь ум мой,
Над нашими с верьхов главами утвердила
И чашею к бокам в пространстве ж ниспустила;
Мятется разум наш, к сим высотам паря,
На множество и тел и на далекость зря.
Се виды каковы! и зрим мы их колики!
Различные те коль! и разно коль велики!
Поистине на то, как древний муж сказал,
Бог человека сам единственно создал,
От прочих тварей всех отменна и отлична,
Чтоб красоту небес ему, зря, знать коль слична,
Свободно очи выспрь возможет он воввесть
И видеть над его главою, что там есть.
Мы видим иногда там синету примрачну,
Но сквозь и темноты видению ту взрачну,
В которой блещет свет небесного огня
И не отъемлет тем приятного нам дня:
Зрим небо иногда толь чистое над нами,
С узорными еще толико облаками,
Что никакой зограф того изобразить
Не может так отнюдь, глаз столь же б поразить,
А иногда зрим там мы виды озаренны
И разно в облаках цветами испещренны,
Которы образ свой меняют повсегда,
Хотя ж различно все, но хуже никогда.
Возможно ль изъяснить прекрасный вид речами,
Кой мы на небе зрим немглистыми ночами?
Коль неиссчетный лик златых блистает звезд,
Являющихся нам как неподвижных с гнезд!
Ум не мятется ль наш, зря млечную дорогу,
А блеск янтарный в ней чрез искру вдруг премногу?
Чудимся превасьма .и видя сей убор;
Но как? Что знаем уж, коль тот непраздно хор!
Чин дивный смену дня и ночи уставляет,
Премудрость вышню тем довольно проявляет:
Чрез многи веки свет от солнца для людей,
Без солнца и побыть не может весь мир сей.
Чрез тысящи уж лет заря пред солнца ходит
И в свой исправно срок она его выводит;
А ни однажды та его ж превозвещать
Не позабыла нам и вдруг себя собщать.
С Полудня солнце сшед свой Запад познавает,
Тогда день у других, у нас ночь наступает;
Сим образом оно вселенной подает
Луч светозарный свой, как тут и там встает.
В собщение взаем приводит день живущих,
Взаимны, сей в другом, потребности имущих.
Всю Землю темнотой своей покрывши, нощь
Конец творит трудам, нас ободряя в мощь;
Отдохновений час ведет к нам утомленным,
Как от работы всем дает быть удаленным.
Нощь вводит сладкий сон, покой, и тишину,
Дает вещей забыть нам низ и вышину,
Отъявши в те часы у нас из рук всё дело,
На ложах наших всё ж приводит в слабость тело,
Но ободряет дух тогда ж в нас спящих так
И силы отдает встающим утра в зрак.
Четыре в сутках суть несходственные части,
А кажда перва мать другой творца по власти:
Родится утром день, от вечера уж тьма,
Без утра вдруг мы дня, без вечера весьма
Не можем вдруг же снесть и темныя толь ночи:
В том сильный свет, в той мрак вредили б наши очи.
Не пекся ль сим о нас премудрый всех творец?
Не по всему ль нам есть хранитель и отец?
Дивна премена дней с ночами в нощеденстве:
Так стар, так прежде муж, так отрок, пчак, в младенстве,
Степенями идущ, бывает человек
И провождает свой весь до кончины век.
Но и времен дивна не меньше есть премена:
Делится солнцем год весь на четыре члена.
Шесть месяцев идя к теплу, и сколько ж крат!
Творит и к хладу свой степенями ж возврат.
Так Есень, не Зима, сперва Весна, не Лето,
Да вдруг ни мраз сразит, ни жаром разогрето,
Несносным обоим в нас будет естество:
Всегда о всех и всём печется божество.
Толь постоянный ход толикого в том чина
Есть несомненна всем и видами причина,
Что есть довольно так светила одного,
Чтоб освещать Земли шар круга в ней всего.
Но в расстояни сем когда б то больше было,
То пламенем бы всё, что на Земле, уж плыло,
И в пепел бы сама давно обращена
И так бы жаром тем была поглощена.
А если б меньше то окружности имело,
То б и земля и всё ж на ней оледенело:
Ненаселенной бы при том быть хладе ей,
Намерений творца не полнил бы вред сей.
Хотя ж когда и вдаль зрим Солнце мы идущим,
Однак не меньше польз есть и тогда живущим:
Лучи его в местах которых ни горят,
То плодовитым весь тот кряж они творят,
Без равной той для дней и без возвратной точки
В трех на земле б частях не процветали почки.
Что ж начетверо те эклиптику секут,
То растворенны к нам тем времена текут,
Приводят в равность две — и дни и также нощи,
Две ж в мерность зной и мраз, не сгибли б наши рощи,
И не погибли б мы от сильных тех притом,
И кои на земле животны имут дом.
Весна студеный ветр и холод умягчает,
Роскошствуя ж в цветах, плоды нам обещает,
Зернистых класы жатв пред наш представив глаз
Всех Лето веселит обилием тем нас.
Плод Есень раздает прещедрою рукою,
Кой обещан был нам прохладною весною.
Подобна ночи есть бесплодная зима,
Погод как старость тех, так дряхлость их сама:
Свободен человек в ней от трудов напольных,
Покоен по большой есть части и в довольных,
То расточает всё, что в Есень приобрел,
И только прилежит, чтоб в мраз себя согрел,
А иждивает всё толь больше и скоряе,
Что уж, в надежде быть, весна велит щедряе.
Красуясь естество различием времен
И то веля в делах, то быть нам без бремен,
Один вид подает во всё, что есть созданно,
Другого лучший весь всегда и непрестанно;
Сие ж нарочно всё, без скук чтоб были мы
От одновидна в жизнь иль света, иль и тьмы;
Хладок чтоб прохлаждал, тепло б нас согревал
Различие везде б приятность подавало,
Чтоб веселила нас обильность по чредам
И самый чтоб покой всех возбуждал к трудам.
Но Солнце отчего в себе толь постоянно?
Оно, как зрится нам, есть пламя разлиянно;
Оно как море есть, как зыбкий и состав.
Кто ж твердый толь ему преднаписал устав,
Что волны то свои включило свет в границы?
И от чией же в них так держится десницы?
Кто водит шар его в порядочный толь круг?
И сбиться кто ж с путей не допускает вдруг?
Иль прикреплен к чему зад у сего светила?
Но чья ж и прикрепить превозмогла так сила?
Твердыню всяку то могуще есть раздрать
И всяку сокрушить и до конца пожрать,
Которая б когда к нему ни прилепилась,
Иль в ходе б от него ближайше нагонилась.
Кто ж научил ходить пространнейшим путем,
Людей всех освещать и множество греть тем?
Но буде, напротив, мы вкруг его вертимся,
Чему, поемля то, безмерно мы чудимся,
То кем в средине той поставлено оно?
И равно так к чему ж собой прикреплено?
И как? есть жидко всё и пламенно с природы.
Вот сам и круг земный, не жидок, как то воды.
Да груб собой и тверд, вертится отчего
В пространстве таковом светила вкруг того,
А твердый никакой состав ему препоны
Не сделал никогда ни встречу, ни в нагоны?
Пусть будет механисм, пусть пластический дух,
Кой постоянно толь наш обращает круг;
Пусть что влечет спереди, пусть с тыла подвигает,
Верьховну силу всё и ум предполагает.
Что болей сила та, весь движущая свет,
В которой ни следов к непостоянству нет,
Полезна миру есть, живущим всем выгодна,
Повсюду в грунте та ж, но в розни многоплодна,
То больше человек есть должен познавать
Создание творца, его разумевать
И предержавну власть в правлении всем света.
А разуметь чего не может в нас примета,
Его премудрым то да отдаем судьбам:
Бог зная восхотел, что знать, не знать ли нам.
Еще помедлим зреть на голубыи своды,
На коих блещут звезд бесчисленные роды.
Когда суть тверды все огибы те Собой,
То оны сотворил кто плотными судьбой?
Кто легионам звезд места дал пригвожденны?
А ниже вкруг послал планеты учрежденны?
Измерил точно всё, как оным расстоять?
От злата тем велел, сим от сребра сиять?
Кто чашам оным двиг разложистым собщает?
И свод огромный весь кругом нас обращает?
Но буде небо есть состав из жидких тел,
Какой в родстве себе наш воздух возымел,
То твердые тела на чем там пребывают?
Как в тягости своей ко дну не утопают?
И меж собою как не токмо не сплылись,
Но ни от стезь своих намало подались?
И то ж еще веков чрез многи толь округи
Отнеле же свой свет нам подают в услуги?
От наблюдений всех, от Первых их начал,
Блюститель никакой отнюдь не примечал,
Чтоб беспорядок в чем малейшем там явился,
Но, напротив, всегда исправности дивился;
А смысл нам говорит, что невозможно есть,
Чтоб жидкость возмогла в себе чиновно весть
Твердыню, ту ж в округ одним путем плывущу
И беспрерывно так и без препон идущу.
Да и к чему огней бесчисленный собор,
Тот адамантов блеск, тот илектров убор,
Тот весь полк, кой творец толь щедрою рукою
Рассыпал по лицу небес, смотримых мною?
Мнят каждую из звезд, лучей их по огню,
Подобну солнцу быть и солнечному дню,
А каждую притом подобному ж светящу
Ту миру там сему и также свой плодящу.
То правдой положив, не удивится ль ум?
И не смятется ль он от собственных внутрь дум,
Приемля в помысл свой толь силу превелику,
Премудрость такову и благость в нем толику,
Который без числа Земель толь сотворил
И равным благом те, сей нашей, одарил?
Колико зримых Солнц! Земель колико нижных!
Колико тварей всех! родов коль непостижных!
Счетаний коль взаем! колик исправный чин!
Различных сколько действ! и коль вторых причин!
Всему един чертеж! но коль по виду разно!
О! промысл, всё ж со всем не втуне и не праздно!
А под одною всё то хлубию на взгляд!
Объемлется одним тот обыдом весь ряд!
Разлитие то всё! прекрасное убранство!
Темнеет свет ума: нет сил обнять пространство!
Но буде звезды все имеют только свет,
А множества Земель, подобных нашей, нет;
И если токмо круг земный сей освещают,
И силу и совет творца провозвещают,
То должен всяк и в том его власть признавать
И славу здесь ему приличну воздавать,
Зря в малом уголке толь зрелище прекрасно,
А всё учреждено не просто, не напрасно.
Кто велий толь иный, коль велий есть наш бог!
О! боже, чудеса творишь един в предлог:
Нет слова, нет речей в языке земнородных,
Ни мыслей нет у нас пристойно благородных
К понятию всему пречудных дел твоих,
Дабы изобразить довольно силу их!
Небесных мы светил в числе Луну зрим ближе,
Ходящу за Землей, стоящу прочих ниже.
Как силою сия отъемлет свет Луна
У Солнца, чтоб тот в нощь нам подала она.
В урочный всходит час та с прочими звездами,
Покроет нощь когда густыми наш круг тьмами,
В конечном мраке так не быть чтоб и ночам,
Луна приятный свет в нощь нашим шлет очам.
От Солнца емлет тот, с ним дружески собщаясь,
И, как учась светить, помалу просвещаясь,
Идет полскрыта прочь, вдали ж против него
Уж кажет всё лице округа своего.
Но и опять к нему ж подкрадываясь близко
И престая ходить над нами в понте низко,
Показывает серп и на обрат рога:
Так из круга ещё по виду есть дуга.
Во всем премудрый чин сего мы видим света,
Являющий творца великого совета!
Луна, как и Земля, толста есть и тверда,
Свет взявши в долг сама, должит нас тем всегда.
Движение планет есть чин необходимый,
Устав претвердый то и непоколебимый, —
Противники сие на всякий час твердят,
Божественный чрез то сбить промысл гордо мнят.
Не споря, говорю: устав тот тверд беспречно,
Но ненарушим есть он так не всеконечно.
Избранный чин вещей и купный оных слог
Не может, данных сверьх, иметь себе дорог;
Движение планет есть посему подвластно,
Стать не могло собой, а став, быть несогласно
И непослушно той начальнейшей вине,
Что действовать дала в телах ему отвне.
Я напротив спрошу: кто ж он, толико сильный,
Который естеству закон дал толь обильный?
Толь постоянный тот? и нужный толь закон?
Да сказывают мне, премудрый, кто есть он?
Устав, которым всё чиновно толь вертится,
Без наших мыслей сам на пользу нам трудится!
Хотя б частица где отторглась от шаров,
Низвергла б Землю всю ударом бездны в ров.
Хранение кому ж мы всех вещей присвоим?
Кого началом всех уставом удостоим?
Премудр в Земле, в воде, в воздухе, в небесах,
В огне, в растущем всем, премудр во всех красах!
Который произвел все естество зиждитель
И продолжает быть тому един правитель,
Прекрасное подав позорище выспрь всем!
Достойно восклицать в восторге нам затем,
По одному с царем, то ж возгласившим, праву:
Вещают небеса божественную славу!




Из «Телемахиды» (1766)




* * *


Горе! чему цари бывают подвержены часто?
Часто мудрейший в них уловляется в сети не-чая:
Люди пронырны корысть и любящи их окружают;
Добрые все отстают от них отлучаясь особно,
Тем что они не-умеют ласкать и-казаться услужны:
Добрые ждут, пока не взыщутся и призовутся,
А государи почти не-способны снискивать оных.
Злые ж, сему напротив, суть смелы, обманчивы, дерзки,
Скоры вкрасться, во-всем угождать, притворяться искусны,
Сделать готовы всё, что-противно совести, чести,
Только б страсти им удоволить в самодержавном.
О! злополучен царь, что толь открыт злых-коварствам:
Он погиб, когда ласкательств не отревает,
И не любит всех вещающих истину смело.



* * *


Вкупе тогда ж при ней усмотрил-я сыночка Эрота,
Кой летал своея вкруг матери крилышек порхом.
Хоть на-личишке его пребывала румяна умильность,
Вся благолепность, и-вся веселость любезна младенства;
Только ж в глазенках его ж не знаю что-острое было,
Я от-чего трепетал и внутрь пребезмерно боялся.
Зря на-меня, усмехался он; но можно приметить,
Что тот усмех лукав, ругателен, зол совокупно.
Вынял из-тула он тогда, не медля, златого
Стрелу одну, у-него из бывших, преострую ону;
Лук-свой напряг, и-хотел уже вонзить мне-ту в перси,
Как внезапу явилась притом Паллада с эгидом,
И меня защитила, сим от-стрелы покрывая.
Взор богини сея не-имел красоты женоличны,
И прелестныя неги тоя, какую приметил
На Афродитином я лице и-во-внешней осанке;
Но, напротив, красоту простотой нерадиву и-скромну:
Было всё-важно в ней, благородно, крепко, сановно,
Силы исполнь, исполнь и-величия в мужестве твердом.
Та от-Эрота стрела, не-возмогши пробить сквозь-эгида,
Пала на-землю тут, без всяки содейности, тщетно.
То Эрот в досаду прияв воздохнул претяжко:
Стыдно было ему так видеть себя побежденна.
«Прочь отсюду, — Паллада ему, — прочь мальчик продерзкий!
Будешь всегда побеждать сердца единственно подлы,
Любящи паче бесчестны твоих любосластий утехи,
Нежели стыд, целомудрие, честь, добродетель и-славу».
Слыша Эрот сие отлетел раздраженный прегорько.



* * *


Буря внезапна вдруг возмутила небо и-море.
Вырвавшись, ветры свистали уж-в-вервях и-парусах грозно;
Черные волны к бокам корабельным, как-млат, приражались,
Так что судно от тех ударов шумно стенало.
То на-хребет мы-взбегаем волн, то-низводимся в бездну,
Море когда, из-под-дна разливаясь, зияло глубями.
Видели близко себя мы камни остросуровы,
Ярость о-кои валов сокрушалась в реве ужасном.
Опытом я тут-познал, как слыхал от Ментора часто,
Что сластолюбцы всегда лишаются бодрости в бедствах,
Наши киприйцы все, как жены, рыдали унывши:
Только и-слышал от них я что жалостны вопли рыдавших,
Только-что вздохи одни по-роскошной жизни и-неге,
Только-что и богам обречении тщетных обеты,
Жертвы оным принесть, по здравом приплытии к брегу.
Не было в них проворства ни-в-ком приказать-бы-что дельно,
Также никто не знал и сам за что-бы приняться.
Мне показалось, что-должен я-был, спасая мою жизнь,
Равно ея спасти от-беды и-у-всех-же со-мною.
Стал на-корме при-весле я сам, для того-что наш-кормчий,
Быв помрачен от-вина, как-вакханта, бедства не-видел.
Я ободрил мореходцев, крича-им полмертвым с боязни:
«Прапоры сриньте долой, вниз-и-парусы, дружно гребите».
Стали они тогда гресть сильно веслами всеми;
Мы пробрались меж камней так без-вреда и-напасти,
И мы видели там все страхи близкия смерти.



* * *


Я спросил у-него, состоит в чем царска державность?
Он отвещал: царь властен есть во всем над-народом;
Но законы над-ним во всем же властны конечно.
Мощь его самодержна единственно доброе делать;
Связаны руки имеет он на всякое злое.
Их законы во-власть ему народ поверяют,
Как предрагий залог из всех во свете залогов;
Так чтоб-он-был отец подчиненным всем и-подручным.
Хощет Закон, да-один человек, за мудрость и-мерность,
Служит многих толь людей благоденствию паче,
Нежели многие люди толь, за бедность и-рабство,
Подло гордость и-негу льстят одного человека.
Царь не должен иметь ничего сверьх в обществе прочих,
Разве что-нужно его облегчить от-труда многодельна,
И впечатлеть во всех почтение благоговейно,
Как к блюстителю всех положенных мудро законов.
Впрочем, царю быть должно трезвейшу, мнее роскошну,
Более чужду пышности, нежели простолюдину.
Больше богатства ему и-веселий иметь не-достоит,
Но премудрости, славы, к тому ж добродетели больше,
Нежели стяжут коль сих прочие все человеки.
Вне он должен быть защитник отечеству милу,
Воинствам всем предводитель, и-сим верьховный начальник;
Внутрь судия, чтоб-подсудным быть-добрым, разумным, счастливым.
Боги царем его не-ему соделали в пользу;
Он есть царь, чтоб был человек всем людям взаимно:
Людям свое отдавать он должен целое время,
Все свои попечения, всё и-усердие людям;
Он потолику достоин царить, поколику не-тщится
Памятен быть о-себе, да предастся добру всенародну.



* * *


А потом председатель нам предложил три-задачи,
Кои решить по Миноевым правилам все надлежало.

Первая сих: кто вольнейший есть из всех человеков?
Тот отвещал, что царь верьховну державу имущий,
И победитель есть всегда над-своими врагами.
Но другой, что то человек пребезмерно богатый,
Кой довольствовать все свои пожелания может.
Сии мнили, что-тот, который есть не-женатый
И путешествует жизнь всю-свою в чужестранные земли,
Не подчинен отнюдь никакого народа законам.
Те содержали, что-варвар то в лесу пребываяй
И звериным питаяйся ловом, отнюдь не-зависящ
От повелений градских и-от-всякия нужды другия.
Были и-мнящие, что человек, увбльненный ново,
Как исходяй от-работ жестоких всегдашни неволи,
Болей чувствует всех других он сладость свободы.
А наконец иные, что-то человек, кой-при-смерти,
Тем что оного рок от-всего свобождает конечно,
И человеки все над ним не-имеют-уж власти.

Я, в мою чреду, отвещал, не-опнувшись ни-мало,
Как не-забывший, что-Ментор о-том-мне говаривал часто:
«Вольнейший всех, я-сказал, кто волен в самой неволе.
Где б и-каков кто-ни-был, пресвободен тот пребывает,
Если боится богов, и токмо-что оных боится:
Словом, поистине волен тот, кто, всякого страха
Чужд и всех прихотей, богам и разуму служит».
Старшие мужи воззрели на-друга друг осклабляясь,
И удивились они, что-ответ мой точно Миноев.

Предложена потом другая задача в словах сих:
Кто несчастнейший есть из всех человеков во-свете?
Каждый сказывал так, как-своим он разумом мыслил-.
Тот говорил, что кто небогат, нездоров и-нечестен.
Сей содержал, что нет у-кого ни единого друга.
Ин изрек, что-отец, у которого дети такие,
Кои не благодарны ему и-его недостойны.
Был мудрец тут с острова Лесвона, так провещавший:
«Самый несчастный есть, кто-себя почитает несчастна,
Ибо несчастия нет в вещах изнуряющих столько,
Сколько того в нетерпении приумножающем оно».
Слыша сие, собрание всё воскликнуло громко,
Все восплескали ему руками, и-каждый так-думал,
Что сей-мудрец за-сию задачу почесть одержит.
Но вопрошен-был и-я, в ответ им скоро сказавший,
Следуя правилам тем, научился от-Ментора коим,
Что во всех человеках есть то царь пребесчастен,
Мнится пресчастлив кой-быть, что в бедность прочих ввергает:
Он, по-своей слепоте, еще сугубо несчастлив,
Как не-могущий знать своего ж несчастия точна,
И не может притом от-него никогда устраниться,
Тем что-боится в себе его познать совершенно:
Истина льстящих к нему сквозь-толпу не может продраться.
Мучим он-люто есть всегда своими страстями;
Он из должностей всех отнюдь ни едины не-знает;
Сладости он никогда не-вкусил добра в сотворени,
И никогда ж не-видал красоты в добродетели чистой:
Он злополучен во-всем, и-достоин быть злополучен;
Каждый день ему несчастий еще прибавляет;
К гибели он своей бежит, и-готовятся боги
Оного препастыдить вельми наказанием вечным.
Весь собор признал побеждена мною лесвийца;
А престарелые мужи те и всем объявили,
Что улучил я толком в истинный разум Миноев.



* * *


Прежде ж всех иных, нечестивая та Астарвея,
Ты о-которой слыхал, быв в Тире, многажды столько,
В сердце своем погубить царя вознамерилась твердо.
Страстно любила она единого юношу тирска,
Очень богата и-красна, именем Иоазара.
Та хотела сего на-престол посадить воцаривши.
Что-ж-бы в намерени сем получить успех вожделенный,
То всклеветала царю из двух на старшего сына,
Имя ему Фадайл, что-желая нетерпеливно
Быть преемник отцу своему, на-сего зло-умыслил.
Ложных свидетелей та подставила, и доказала.
Царь умертвил своего неповинного сына бесчастно.
Младший, Валеазар нарицаемый, послан в Самон был,'
Будто б наукам ему и нравам елладским учиться;
В самой-же вещи, как Астарвея царю нашептала,
Что надлежало его удалить, да-не-он согласится
И да-не-вступит такожде взлый с недовольными умысл.
Поплыл сей едва, как-корабль с ним ведшие люди,
Бывши подкуплены все от-тоя ж жены прелихия,
Приняли меры тот потопить во время нощное.
Сами спаслись до-чужих ладей вплавь, их ожидавших;
Так-то царевича те в глубину морскую низвергли.

Впрочем, любовь Астарвеина та не ведома токмо
Пигмалиону была одному; он внутренно думал,
Что никого другого она никогда не-полюбит.
Сей государь, недоверчивый толь, поверился слепо
Злой-сей жене, что-любовь ослепила его пребезмерно.
Точно в то-ж-время, как-был сребролюбен, искал-он подлогов,
Чтоб истребить богатого оного Иоазара,
Коего так Астарвея и-толь чрезвычайно любила:
Всё богатство хотел-царь у-юноши токмо восхитить.

Но как Пигмалион пребывал корыстию гнусно
И подозрению, и любви, и алчности к злату,
То Астарвея отнять у-него живот поспешила.
Мнила, что-может-быть несколько он уже догадался
О любодействе бесчестном ея с тем-младым человеком.
Ведала сверьх, предовольну быть сребролюбию токмо,
К лютости чтоб понестись царю на Иоазара.
Так заключила в себе, что-терять ни-часа-ей не-должно
И потребить его самого упреждением смерти.
Видела та начальных людей в палате, готовых
Руки свои обагрить пролиянием царския крови.
Слышала день на всяк о некоем умысле новом,
Токмо ж боялась поверить в своем человеку такому,
Быть который возможет ей предателем в деле.
Но наконец весьма безопаснее той показалось,
Ядом втай окормивши, известь тем Пигмалиона.

Кушивал он наичаще один, иль с оною токмо:
Сам и-готовил всё про-себя, что кушать-был должен,
Верить в сем ни чьим, кроме своих-рук, не-могши.
Он заключался в палатах своих в отдаленнейше место,
Лучше дабы укрыть ему недоверку такую
И не быть-бы никем никогда назираему тамо,
Еству когда к столу своему учреждал, как-бы-повар.
Сладостей уж никаких не смел искать-он застольных:
Да-и-не-мог вкусить, сам-чего не-умел изготовить.
Так не токмо мяса приправлены кухарьми вкусно,
Но и-еще вино, млеко, хлеб, соль-же и-масло,
Всяка пища притом и-другая, всем обычайна,
Быть не-могли отнюдь ему на-потребу столову.
Ел он только плоды, в саду с древ сорваны им же,
Иль огородный злак, который сам-же насеял
И у-себя варил тем образом, сказанным мною.
Впрочем, не утолял-же и-жажды другою водою,
Токмо которую сам почерпнет из-кладезя, бывша
В некоем месте палаты, всегда ж замкненна прекрепко;
А ключи от-замков при-себе имел сохраняя.
Коль ни-являлся ж надежден быть на-свою Астарвею,
Токмо и от-нее непрестанно предохранялся.
Прежде себя и есть и пить заставливал ону
Из всего, на-столе у них там что ни-стояло,
Чтоб ему не быть, без нее, отравлену ядом
И по нем-бы самой не жить ей долей на-свете.
Но приняла наперед-та противное зелье отраве,
Коим старуха ея снабдила, злейша самыя,
Бывша наперсница ей во всех любодейных беспутствах:
После чего погубить царя уже не-боялась.

Се и способ, каким злодеяние то совершила:
В час, они за-столом в который начали кушать,
Та старуха, пособщица ей, помянутая мною,
Вдруг загремела великим стуком при-некоих дверях.
Царь, мня-всегда, что-убийцы к нему вломиться хотели,
Весь становится смущен, и к дверям бежит да-увидит,
Твердо ль они весьма заключёны запорами были.
Тотчас старуха ушла. Царь в недоумении стал быть,.
И не знал, что мыслить о-слышанном стуке и-громе,
Только ж дверей отворить не-посмел осмотрить-бы прилежней.
В том ободряет его Астарвея, и-купно ласкает,
Да и паки за-стол призывает, и-просит покушать.
Яд уж-она вложила между тем в чашу златую,
Бегал он когда ко дверям, при-коих стучало.
Пигмалион, как-обык, велел ей прежде напиться.
Выпила та не-боясь, на-приято лекарство в надежде.
Пил он-и-сам; и вскоре потом ему затошнилось,
И тотчас-же упал тут в омрак. Но Астарвея,
Зная, что-может ея убить с подозрения мнейша,
Стала одежду драть на-себе и волосы с воем.
Вот объемлет царя умирающа; вот прижимает;
Вот окропляет его и-потоком слез дожделивных:
Ибо хитрая та, лишь-захочет, то-слезы и-льются.
Как-же увидела там наконец, что царь обессилел
И как будто с духом своим уже расставался,
То, да-не-в-память пришед повелит умертвить-ту с собою,
Ласки свои оставивши все и-усердия знаки,
В остервенившуся ярость пришла ужасно и-странно.
Бросилась та на-него, и-тогда задавила руками.
Так-то ум-наш ни-судьбины себе, ни-впредь-будущи части,
Да и-ни-мер не знает счастием превознесенный!
Перстень потом сорвала с руки, с головы ж диадиму;
Да и-велела к себе туда быть Иоазару,
Коему перстень на-перст, на чело диадиму взложила.
Мнила, что-бывшие все с стороны ея не-замедлят
Следовать страсти ея ж и-царем проповедят любимца.
Но наипаче хотевшие той угождать в раболепстве
Подлы имели сердца, корысть любили бездельну,
И не способны отнюдь к усердию искрению были,
Сверьх-же того во всех в них не было бодрости смелы,
И опасались врагов, Астарвея которых имела.
Больше боялись еще, что-жена сия нечестива,
Как горда несносно была, так-люта, зла-и-скрытна:
Каждый желал, в безопасность себе, дабы та-погибла.

В том при-дворе и-в-палатах мятеж восстал превеликий,
Слышится всюду крик: «Царя не стало! Скончался!»
Те устрашились; другие хватают оружие спешно;
Следствий боятся все, а-что-умер царь не-горюют.
Весть полетела о-сем, от уст к устам прелетала,
И собой огласила весь-град вкруг Тир превеликий;
Только ж ниже одного не-нашлось притом человека,
Кой-бы тужил по царе, издохшем скоропостижно:
Смерть его спасение всем и людям утеха.




Стихотворения, не входившие в книги




В крайностях терпение пользует


“Durum: sed lenius fit patientia,
Quidquid corrigere est nefas”
Horat., lib.1m od.24


Не тела я болезнь стихами исцеляю,
От зол унывший внутрь дух в бодрость восставляю.
Кто в немощь телом впал, врачи того лечат,
Хоть некогда больных лекарством в землю мчат.
Кто ж духом заболел, такому б от Сократа
Долг помощи желать, оставив Иппократа:
Но ныне философ для многих странен есть,
И мудрости прямой едва бывает честь.
Так врачество даю болящим из пиита:
К пиитам и у нас легла дорога бита.
Будь пользуяй пиит, когда увещевать,
И силен сердца скорбь поспешно врачевать.

О! вы, в которых боль по беспокойству духа,
Крушится ль кто из вас от ложна в людях слуха,
Тщеславный ли язвит и жалит где кого,
Прегрубый ли блюет всем зевом на него,
Безумный ли какой ругает безобразно,
От злобы ль стервенясь иной-порочит разно,
Ничтожит ли давно, с презором, гордый ферт,
Чрез сильного ль бедняк несправедливо стерт,
По страсти ль чем тебя и нагло кто обидит,
Без всяких ли причин сверьх меры ненавидит,
Иль предпочтен тебе в способности другой,
Или врагом восстал нечаянно друг твой,
Иль ухищренный льстец копает ров лукавно,
На пагубе твоей возвысился б он славно,
Иль в очи, ни при ком, хвалить не престает,
Кой за глаза в хулах, при всех, не устает,
Иль, словом, страждет кто из вас навет поносный,
И так, что жизни век затем ему не сносный,
А нельзя пременить и от того уйти,
Ни способа отнюдь к спасению найти, —
Послушайте, что вам Гораций предлагает,
Да более дух ваш не преизнемогает.
«Как зло вас, — говорит, — с покоем разлучит,
Терпите: всяк, терпя, суровость умягчит».

<1755>




Вешнее тепло

Ода

Весна румяная предстала!
Возникла юность на полях;
Весна тьму зимню облистала!
Красуйся всё, что на землях:
Уж по хребтам холмисты горы
Пред наши представляют взоры
Не белый, с сыри падший, снег,
Но зелень, из среды прозябшу,
А соков нову силу взявшу;
Раскован лед на быстрый бег.

Се ластовица щебетлива
Соглядуема всеми есть;
О птичка свойства особлива!
Ты о весне даешь нам весть,
Как, вкруг жилищ паря поспешно,
Ту воспеваешь толь утешно:
Мы, дом слепляющу себе,
Из крупин, не в един слой, глинки
И пролагающу былинки,
В восторге зрим, дивясь тебе.

Борей, ярившийся здесь свистом,
Уже замкнул свой буйный зев;
В дыхании теперь мы чистом;
Ревущих бурь не страшен гнев:
Зефиры тонки возвевают,
На розгах почки развивают,
Всё в бодрость естество пришло!
Декабрьска лютость преминула,
Прохлада майская надхнула;
Исчез мраз и трескуче зло.

Ручьи на пажитях растущих
Ничем не обузданы суть;
Крутятся те в долах цветущих,
Стремясь, пен с белью, шумно в путь;
Нева кристалл свой разбутила,
И с понта корабли впустила;
Река, возлюбленна Петром!
Не твердию лежишь пред нами,
Где шли мы пеше, не челнами;
Волнуешься в брегах сребром.

Помона, матерь яблок разных,
Надежду водит о плодах;
Пестрясь древ листвием непраздных,
В благоуханных бдит садах;
Всяк вертоградарь в них смеется,
Что медвян нектар в грёзны льется;
Его чредит все лозы перст,
Начатком сильно б отягчились,
В цвет новосадки облачились;
В прививках стебль цвести ж разверст.

Дух ощущает зельну радость,
Произращение нив зря;
Церера пестует их младость,
Обильность зреющим даря;
Всё обещает нам успехи!
Все чаяния без помехи:
Споспешность свыше подана;
Мы превозносим нашу славу,
Поя виновницу благ здраву;
Богата в милости она!

Лишен из всех кто благоденства,
В ней дарованного с небес?
Без ликовства нет нощеденства;
Среди нас век златый воскрес;
Псарь в рощах намащен стреляет,
Кой в них зверочков уловляет;
Но ратник становится в строй
Для навыка и для науки,
Да на врагов устроит руки,
Страшит же зависть он игрой!

Зришь, лики ходят испещренны
При венценосной сей главе;
Спокойством цельным одаренны,
Гуляют дружно по траве;
Зришь, плавают ловцы с сетями,
На плен рыб, жидкими путями:
Тот уду мечет в глубину,
Вскрай располившуся весною;
Влечет сей невод кривизною;
Сак погружает ин ко дну.

Исшел и пастырь в злачны луги
Из хижин, где был чадный мрак;
Сел каждый близ своей подруги,
Осклабленный склонив к ней зрак;
В свирель играет и в цевницы,
Исполнь веселий в сень зарницы:
Там кароводы, в тишь погод,
Плясанием своим красятся;
Там инде песенки гласятся;
Безвинных много там выгод!

Вина, свет пишуща красами!
Пламеннозарно око дня!
Круг, близящийся к нам часами!
Рцы сам, как ныне от огня,
Того ж всё, твоего нет жара,
Ни расслабляющего вара,
Да токмо льготна теплота
Лиется ясными лучами,
Однак при хладности ночами,
А к лету пар отверз врата!

Во время стал оратай плугом
К ярине бременить волов;
Их черствость глыб в труде мять тугом
Бичом и воплем нудит слов;
Свой груз хоть звать тяжелым смеет,
Однак надежду он имеет:
Довольство в предню есень зрит;
Тем благодушен воспевает,
Песнь токмо ж часто прерывает;
Сам в вечер поздно в дом скорит.

Долг в похвалу гласить животным,
Суровым с вида, косным в шаг:
С каким усильством, небеспотным,
Влекут в ярме те рало в мах!
Колико у дельца работы,
И сколько уняли заботы!
Не зная знают землю драть!
Бразды вдоль взрезывают прямо!
Но он мысль утвердил упрямо,
Чтоб пашню всю в день тот взорать.

В чин зодий сих еще утеха!
Премножество явилось птиц,
На ветвь с той ветви, от поспеха,
Препархивающих певиц:
Вещает зык от них громчайший,
Что их жжет огнь любви жарчайший;
От яркой разности гласов,
Котора всюду раздается,
В приятность слуху всё мятется
Молчание густых лесов.

То славий, с пламеня природна,
В хврастинных скутавшись кустах,
Возгласностию, коя сродна,
К себе другиню в тех местах
Склоняет толь, хлеща умильно,
Что различает хлест обильно;
То крастель, в обоей заре,
Супружку кличет велегласно,
А клик сей слышится нам красно,
Несущийся по той поре.

Там стенет горлица печально,
Рыдая сердца в тесноте,
Как скроет друга место дально,
Сего взывает в чистоте;
Повсюду жавранок поющий,
И зрится вкось и впрямь снующий;
Кипя желаньми солнце зреть,
Взвивается к верьхам пространным,
Путем, бескрильной твари странным;
Так вьясь, не престает сам петь.

Не вся тут узорочность вешня:
В весне добр тысящи суть вдруг;
Угодность сладостей нам днешня
Различествует тьмами вкруг:
Летит пчела в пределы Флоры,
Да тамо слезы ссет Авроры;
Росистый съемля мед с цветков,
Во внутренность включает жалом,
В количестве, по силе, малом;
О промысл пчельных хоботков!

Оттуду легкими крилами,
Жужжаща ремжет вспятно чадь;
Свой глад разженшая делами,
Влетает в кров сот источать:
Там в воск, как в закром многостенный,
Балсам сливает драгоценный;
Спешит и паки на урок,
По кладь крупитчату, полетом,
И паки, равным же пометом,
Пренаполняет чванцы впрок.

Коль милы вы, цветки прекрасны,
Два чувствия сладящи в нас!
Мы видеть ваш убор пристрастны,
Мы вонность обонять от вас;
Тот зря, очес не насыщаем,
Уханьми сил не истощаем:
Хоть, масть зерцая, зрим стократ,
Хоть пыл вноздряем крины сласти;
Всегда красы сверьх нашей страсти,
Всегда есть тучен аромат.

Цвет велелепней сей другаго,
Тот благовоннее сего;
Но обоё во всяком драго,
И нельзя оценить всего:
Ни Соломону было можно,
Прилог священный свят неложно,
Во славе всей толь облещись,
Коль мнейший из цветов наряден
И багрецами коль изряден:
Дано всем блескам в них стещись!

Любезно помышлять блаженство,
Чем небо одарило их!
Чета ль есть в тех или безженство,
Но райский род семен драгих;
Толь красота в цветках чудесна,
Что Фебу самому прелестна:
Изъятым от бессчастных доль,
Нас коим предала природа,
А теми чахнут тьмы народа,
Един им хлад смертельный боль.

Превышня благость нежит цветы!
Возмогши словом всё создать,
Непостижимыми советы
Цветкам умеет взрачность дать:
Но, к ним призор коль ни прилежный,
Их краток мнится нам век нежный;
Однак им долей, нежель мне,
Дар жить, хоть вскоре погасают:
Они в живот свой воскресают,
При каждой с торжеством весне.

Час, муза, возгласить прилично,
Бряцаний лирных при конце,
Когда дубравно всё толь слично
И в многоцветном раст венце;
То что ж сады здесь учрежденны,
Отцом великим насажденны,
Где ныне дщерь его вождем,
Велика ж равно, равно ж перва,
В земных богиня, как Минерва?
Воскликни: «Северный Едем!»

<1756>




Сонет

из сея греческия речи: “ Στέφει τιμώντας αὐτὴν ἀρετή

Желает человек блаженства непреложно.
Сему — высокий чин, и сила тем, и честь;
Тот счастия себе в богатстве чая ложно,
Приумножает всё, обилие что есть.

Роскошствуя иной сластями, сколько можно,
Не видя ж, ослеплен, какая в оных лесть,
Благополучна мнит себя неосторожно;
И их на всякий час стремится выше взнесть.

Ах! чувствует он сам тьмы целы недостатка,
И множество свое зрит малым без придатка:
Хотя достиг конца, но мил едва успех.

Иль тщетно дал ему хотения содетель?
О смертный! умудрись: безмерность кажда грех,
А средство всех довольств — едина добродетель.

<1759>




        Рейтинг@Mail.ru         Яндекс цитирования    
Все записи, размещенные на сайте ctuxu.ru, предназначены для домашнего прослушивания.
Все права на тексты принадлежат их авторам.
Все права на запись принадлежат сайту ctuxu.ru.