Содержание:
- "Праздничный, веселый, бесноватый…"
- "Огонь, веревка, пуля и топор…"
- "Мы разучились нищим подавать…"
- Пушка
- "Посмотри на ненужные доски…"
- "Хотел я ветер ранить колуном…"
- "Наши комнаты стали фургонами…"
- Наследие
- Англия
- Медиум
- "Был на птицу хмурую похож он…"
- "Не заглушить, не вытоптать…"
- Всадники
- Возвращение Мефистофеля
- Германия
- Крыса
- "Из долгого, прямого парохода…"
- Высокий Дом
- "Рассол огуречный, двор постоялый…"
- "Потным штыком банку пробил…"
- "Не бабьей издёвке, не бороде патриаршей…"
- "Я ночью родился на перекрёстке…"
- Баллада о гвоздях
- Баллада о синем пакете
- "Я строил этот город - я погиб…"
- Утро
- Песня об отпускном солдате
- "Хотели снять орла - верёвок жалко…"
- "Нет России, Европы и нет меня…"
- "Крутили мельниц диких жернова…"
- Гулливер играет в карты
Источник:
Н.Тихонов. Перекрёсток утопий. Москва. Новый Ключ. 2002
Составитель: К. Корчагин
Из сборника "Орда" (1920-1921)
* * *
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсианской жаждою творить,
Вижу я, что небо небогато,
Но про землю стоит говорить.
Даже породниться с нею стоит,
Снова глину замешать огнем,
Каждое желание простое
Освятить неповторимым днем.
Так живу, а если жить устану,
И запросится душа в траву,
И глаза, не видя, в небо взглянут,-
Адвокатов рыжих позову.
Пусть найдут в законах трибуналов
Те параграфы и те года,
Что в земной дороге растоптала
Дней моих разгульная орда.
* * *
Огонь, веревка, пуля и топор
Как слуги кланялись и шли за нами,
И в каждой капле спал потоп,
Сквозь малый камень прорастали горы,
И в прутике, раздавленном ногою,
Шумели чернорукие леса.
Неправда с нами ела и пила,
Колокола гудели по привычке,
Монеты вес утратили и звон,
И дети не пугались мертвецов...
Тогда впервые выучились мы
Словам прекрасным, горьким и жестоким.
* * *
Мы разучились нищим подавать,
Дышать над морем высотой соленой,
Встречать зарю и в лавках покупать
За медный мусор - золото лимонов.
Случайно к нам заходят корабли,
И рельсы груз проносят по привычке;
Пересчитай людей моей земли -
И сколько мертвых встанет в перекличке.
Но всем торжественно пренебрежем.
Нож сломанный в работе не годится,
Но этим черным, сломанным ножом
Разрезаны бессмертные страницы.
Пушка
Арнольду Пек-Амершильду
Как мокрые раздавленные сливы
У лошадей раскосые глаза,
Лоскутья умирающей крапивы
На колесе, сползающем назад.
Трясется холм от ужаса, как карлик,
Услышавший циклопью болтовню,
И скоро облачной не хватит марли
На перевязки раненому дню.
Циклопом правит мальчик с канарейку,
Он веселей горящего куста,
Ударную за хвост он ловит змейку,-
Поймает, и циклоп загрохотал.
И оба так дружны и так согласны,
Что, кончив быть горластым палачом,
Когда его циклопий глаз погаснет -
Он мальчика сажает на плечо.
И лошади их тащат по откосу -
Бездельников - двумя рядами пар,
И мальчик свертывает папиросу
Кривую, как бегущая тропа.
* * *
Посмотри на ненужные доски -
Это кони разбили станки.
Слышишь свист, удаленный и плоский?
Это в море ушли миноноски
Из заваленной льдами реки.
Что же, я не моряк и не конник,
Спать без просыпа? Книгу читать?
Сыпать зерна на подоконник?
А! я вовсе не птичий поклонник,
Да и книга нужна мне не та...
Жизнь учила веслом и винтовкой,
Крепким ветром, по плечам моим
Узловатой хлестала веревкой,
Чтобы стал я спокойным и ловким,
Как железные гвозди, простым.
Вот и верю я палубе шаткой,
И гусарским, упругим коням,
И случайной походной палатке,
И любви расточительно-краткой,
Той, которую выдумал сам.
* * *
Хотел я ветер ранить колуном,
Но промахнулся и разбил полено,
Оно лежало, теплое, у ног,
Как спящий, наигравшийся ребенок.
Молчали стены, трубы не дымили,
У ног лежало дерево и стыло.
И я увидел, как оно росло,
Зеленое, кудрявое, что мальчик,
И слаще молока дожди поили
Его бесчисленные губы. Пальцы
Играли с ветром, с птицами. Земля
Пушистее ковра под ним лежала.
Не я его убил, не я пришел
Над ним ругаться, ослепить и бросить
Кусками белыми в холодный ящик.
Сегодня я огнем его омою,
Чтоб руки греть над трупом и смеяться
С высокой девушкой, что - больно думать,
Зеленой тоже свежестью полна.
* * *
Наши комнаты стали фургонами,
Заскрипели колес обода -
А внизу волосами зелеными
Под луною играет вода.
И мы едем мостами прозрачными
По земле и по небу вперед.
Солнце к окнам щеками кумачными
Прижимается и поет.
В каждом сердце - июльский улей
С черным медом и белым огнем -
Точно мы впервые согнули
Свои головы над ручьем.
Мы не знаем, кто наш вожатый,
И куда фургоны спешат,
Но, как птица из рук разжатых,
Ветер режет крылом душа.
Наследие
Хрустят валежником трущоб медведи,
Обсасывая с лапы кровь и мед;
У нас от солнца, от вина и меди
Звенящих жил, качаясь, мир плывет.
Вскочить, отдавливая ноги спящих
И женщин спутанные волоса, -
Зовут, зовут угаром дымным чащи
Сквозь прадедов глухие голоса.
Шатаясь, мы коней бесценных вьючим,
Сшибаем топорами ворота,
И ветер стонет под ногой могучей,
Отскакивая зайцем вдоль куста.
Берложный бой, где в хрипоте упорной
Душа ломает кости и ревет,
Не избежать мне этой правды черной.
Косматых лап, впитавших кровь и мед!
Англия
Старый дьявол чистит ногти пемзой,
С меловых утесов вниз плюет,
И от каждого плевка над Темзой
Гулкий выплывает пароход.
Тащится потом, хромая, в гости
К жесткокосой, бледнощекой мисс,
И без проигрыша бросает кости
Пальцами увертливее крыс.
Из дубовых вырубать обрубков
Любит он при запертых дверях,
Капитанов с компасом и трубкой
И купцов со счетами в руках.
И они уверенно, нескоро,
В мире побежденном утвердят
Свой уют каюты и конторы,
И дубовых наплодят ребят.
Медиум
Качается девочка на плетеном стуле,
Голосом мужчины говорит глухим:
- Я - авиатор. Я умер в полдень, в июле,
А ночью летели мы вместе с ним.
- С кем? - Я не знаю и я не отвечу, -
Вся тяжесть неба в пяти стенах,
Это не голос человечий -
Это звучащий осколок сна.
В длинную яму летит без скрипа
Земля, как сбитый аэроплан.
Из него давно авиатор выпал,
Тяжелым ядром просвистел в туман.
А девочка смотрит на лунные Ганги,
Трудно молчать и нельзя курить,
Как будто пришел заблудившийся ангел
И страшно и сладостно ему говорить.
Крикнул, и криком подрезало голову,
Руки лежат тяжелей быков,
А в горле бьется горячее олово
Остановившихся слов.
Вспыхнули лампы, и все неизменно,
Только девочка, да легкая боль.
Пыльно-белая бабочка бьется о стены…
Осторожно снимаю, но это моль.
* * *
Был на птицу хмурую похож он,
Руки волочил, как два крыла,
И его судили строго, строже,
Чем людей - земли и ремесла.
Поднялся судья в сукне тяжёлом,
Чёрный рот сказал: виновен, но…
Заскреблась, забилась мышь под полом,
Дуб качнулся и разбил окно.
Человек в цепях ответил, - слышу! -
Через стены и ряды врагов
На позорную он площадь вышел
И прошёл одиннадцать шагов.
На двенадцатом взмахнул руками,
И, ударив о соседний дом,
Чёрно-синее метнулось пламя
В небо угрожающим копьём.
Так о нём мне рассказала память
Перед утром в петушиный час.
Дуб стучал зелёными руками,
Мышь скреблась, и пенилась свеча.
Из сборника "Брага" (1921-1922)
* * *
Не заглушить, не вытоптать года,-
Стучал топор над необъятным срубом,
И вечностью каленая вода
Вдруг обожгла запекшиеся губы.
Владеть крылами ветер научил,
Пожар шумел и делал кровь янтарной
И брагой темной путников в ночи
Земля поила благодарно.
И вот под небом, дрогнувшим тогда,
Открылось в диком и простом убранстве,
Что в каждом взоре пенится звезда
И с каждым шагом ширится пространство.
Всадники
Под ремень и стремена,
Звякнули о сумы переметы,
Пальцы на поводьях, как узлы,
Жёлты, не велики не малы:
Погрызи, дружок, железо - на!
Город спит, устал, до сна охочь!
Просверкали над домами,
Над седыми рёбрами дворца,
В ночь, в поля без края, без лица -
В чёрную лихую зыбь и ночь.
Ни подков, ни стойла, ни овса,
Ледяная, длинная Двина.
- Эй, латыш, лови их на прицел.
Сторонись, покуда жив и цел!
Гривы бьют о дюны, о леса.
Крик застыл у часовых во рту,
Раскололся пограничный столб,
А за киркой море и луга -
Корабли шершавей полотна -
Молниями шпоры на лету.
И рука над гривою тверда,
И над картой пролетает глаз,
Отмечает знаками черёд,
Веткой - рощу, паутиной - брод,
Кровью - сёла, пеплом - города.
Весь избит копытом материк,
Если б жив был опытный астролог,
Он бы перечёл сейчас коней,
Масть узнал - цвет глаз, копыт, ремней, -
Над горами льдин прозрачный крик.
В паутине веток кровь хрустит,
Лондон под передними ногами,
Лувра меловая голова,
Франции прогорклая трава -
И в аркан свиваются пути.
Простонал над рельсами экспресс,
Под копытом шпалы пополам,
Дальше некуда - отсюда весть -
- Здесь, - сказал один, и третий: - здесь!
Здесь! - каких ещё искать нам мест?
- Дайте крест! Смуглела высота,
Голубь закричал перед зарёй,
Кони сбились, мыло с губ текло
И глаза, как дымное стекло.
Вбейте ж крест и - не было креста!
Утро встали, спавшие беспечно
На камнях, дорогах, на стенах -
Кто-то выбил, выжег, положил
След разбитых кровью жил -
Точно когти звёзд пятиконечных!
Возвращение Мефистофеля
От дождя пробегает по камню дрожь,
Патруль прикладом стучит на крик,
Только ветер да ночь ты сегодня вплетёшь
В свои ржавые кудри, старик.
Искушать любовь, заклинать цветы
Тяжелая сила его несет -
За улицей - улица - темны и пусты
За углом, за сугробом - вход.
Лохматится пса седая спина,
Стучится и входит глупец -
В доме не спят, в доме - тишина,
Но весь он - бетон и свинец.
Хозяин рад и ведет жену,
Холодом звездным горят волоса,
Сквозь гостя она глядит в тишину
И просит подняться в сад.
Лилии льются, медь блестит,
Соловей стеклянный поет в кустах,
И шепотом ветхим старик ворожит,
Но в шепоте пыль и страх.
Но дождем пробегает по телу дрожь,
И в жилах ветер стучит -
- Здесь бетон и свинец, старину не тревожь,
Хозяйка смеясь говорит.
А хозяин встал и ударил пса,
И взглянул глазами врага.
- Да, забыли они, как блестит роса
На волнистых, на долгих лугах.
Патруль прикладом стучит на крик,
Капли летят брызг дождевых,
Нагибаясь, псу говорит старик:
- Их двое и мир для них.
И снова, сгибаясь, хохочет он:
- Я слышу, слышу конец
Сквозь душу и ночь прорастает бетон
Над кровью шумит свинец!
Германия
Июлем синим набежало время,
В ветвях кочует слив отряд,
Домой вернувшийся солдат
Несёт зарю в тяжёлом шлеме,
Чтобы отдать садам.
Ещё клеймо с короной на плече,
Ещё бежит дыхание огня
Нечаянно через сады и сливы,
Ещё молчать рукам нетерпеливым
И деревам склоняться у плетня.
Но уже кровью пьяны Лорелеи,
Хрипя на площадях о том,
Что узки временам плац-парки и аллеи,
Под пятым колесом грузовика
Погибнет Лютера спокойный дом.
Пивной ручей - вторая кровь народа
Жжёт бороды, но души не бодрит,
Кричат в ушах стальные Лорелеи:
Германский хмель - безумец огородов -
Тягучей силою степей обвит.
А там внизу в осколках красных градин
Куётся для последней боли зуб,
Там ждут давно - и если молот Тора
Из зал высоких навсегда украден,
Тот молот Тора там внизу.
Крыса
Ревела сталь, подъемники гудели,
Дымились рельсы, вдавленные грузом,
И в масляной воде качались и шипели
На якорях железные медузы.
Таили верфи новую грозу,
Потел кузнец, выковывая громы,
Морщинолобый, со стеклом в глазу,
Исчерчивал таблицами альбомы.
Взлетели полотняные орлы,
Оплечья крыш царапая когтями,
И карты грудью резали столы
Под шулерскими влажными руками.
Скрипучей кровью тело налито,
Отравленной слюной ночного часа
С жемчужным горлом в белозолотом
Пел человек о смерти светлых асов.
Сердец расплющенных теплый ворох
Жадно вдыхал розоватый дым,
А совы каменные на соборах
Темноту крестили крылом седым.
Золотому плевку, красному льду в бокале
Под бульварным каштаном продавали детей
Из полночи в полночь тюрьмы стонали
О каторгах, о смерти, о миллионах плетей.
Узловали епископы в алтарном мраке
Новый Завет для храбрых бродяг,
В переплетах прекрасного цвета хаки,
Где рядом Христос и военный флаг.
А дряхлые храмы руки в небо тянули
И висел в пустоте их черный костяк,
Никто не запомнил в предсмертном гуле,
Как это было, а было так:
Земле стало душно и камням тесно,
С облаков и стен позолота сползла,
Серая крыса с хвостом железным
Из самого черного вышла угла.
И вспыхнуло все и люди забыли,
Кто и когда их назвал людьми.
Каменные совы крылами глаза закрыли,
Никто не ушел, никто... Аминь!
* * *
Из долгого, прямого парохода,
Самаритян холодных приношенье,
Стекает рисом, салом, молоком,
Язык морского, строгого народа,
Хрип слов чужих, их краткий ритм движенья,
Нам, - изгонявшим медленность, - знаком.
Они иную гнули тетиву,
Безжалостней и волею отвесней,
Их улицы надменной чистоты,
Но и у них родятся и живут
Такие ж волны в гаванях и песнях,
И женщины такие же, как ты.
Какие б нас ни уводили вновь
Глухие тропы за бедою черствой -
Настанет наш черед -
Мы им вернем их темную любовь -
Мы им вернем упорство за упорство, -
За мудрость - мудрость, лед за лед!
Высокий Дом
Ожили звери Высокого Дома,
Заточили когти о выступы крыш,
Головы свесили вниз и выли,
А под ними в складках зелёной пыли
Слепой и ненужный висел Париж.
А Дом был тесен, точно Голгофа,
Как на горе стоял он на горе.
Нелюбимые жёны плакали в нём,
Бредил моряк, потерявший море,
И мастер, спалённый сухим огнём.
Стукнула дверь и вошёл последний,
Яшмовый лоб, глаза из свинца,
Книга в руках и чёрный передник:
- Единому в силе единая власть,
Крылом ястребиным страница взвилась.
- Много подарков в восточной стране,
Один полюбился особенно мне,
Сломанный крест подарил мне народ -
Женщина с юношей вышла вперёд:
- Здравствуй, давно мы тебя не встречали.
- Дай твой подарок, старик Агасфер!
Взвизгнули медные звери на крыше,
Юноша вышел лёгкий, как лён,
Книги костистой дотронулся он,
Вздрогнул старик и сказал ему: тише!
- Город за дверью не твой и не мой!
Разве не знаешь ты, чей это дом?
Весь на крови, на песке, на кости,
Юноша тихо сказал: прости,
- Если ты хочешь вместе уйдём.
А женщина плакала в сладком горе,
И он сказал: мы уходим вновь
Вернуть моряку неохватное море,
Усталому мастеру - юность,
Нелюбимым жёнам - любовь.
* * *
Рассол огуречный, двор постоялый,
Продажные шпоры и палаши,
Что ж обмани, обыгран меня - мало -
Зарежь, в поминанье свое запиши.
Вижу копыта крыльцо разместили,
Вчистую вытоптали буерак,
Кони ль Буденного хлебово пили,
Панский ли тешился аргамак.
Скучно кабатчице, люди уснули,
Вислу ль рудую, старуху ль Москву,
На нож, кулак иль на скорую пулю
Вызовешь кровью побрызгать траву.
Сердце забили кистенем да обухом,
Значит без сердца будем жить,
Разве припасть окаянным ухом
Теплой землицы жилы спросить.
Только что слушать то: гром звенящий,
Топот за топотом, жди гостей,
Двери пошире да меда послаще,
Псов посвирепей, побольше костей.
* * *
Потным штыком банку пробил,
Зажевали губы жёлтое сало,
Он себя и землю любил
И ему показалось мало.
От моря до моря крестил дороги,
Жёлтое сало, как жёлтый сон,
А запаивал банку такой же двуногий,
Такой же не злой и рябой, как он.
Галдели бабы: зайди, пригожий.
Ворчали деды: погоди, погоди.
От моря до моря всё было то же,
Как ты ни пробуй, как ни ходи.
Язык по жестянке жадно бегал,
Не знает консервный заморский слуга,
Как можно любить эти комья снега,
Кривые цветы на колючих лугах.
А ударит буря или сабля положит,
Покатится банка, за ней - голова.
Ну, как рассказать, что всего дороже
Живая впитавшая кровь трава.
* * *
Не бабьей издёвке, не бороде патриаршей,
Не раскольничьим древам Китеж-горы,
Расплющив об угол застольную чашу,
Ответил Пётр - в топоры!
Панихидные плачи - узорные платы
Под ботфортом легли у крыльца,
Не была ль вся страна одной волосатой
Двужильной шеей стрельца.
Нынче песня вспотела кровью и потом
Нестерпимым как плахи помост,
Не вчера ли к Петровым заплечным работам
Через нас перебросили мост.
* * *
Я ночью родился на перекрёстке
И с первым дыханием голос земли
Вошёл в мои уши длинно и жёстко,
Как входят в степь журавли.
Я жил, как тропа под старой елью,
Где колёса стучат по ночам,
Озябшая кошка у колыбели
Грела лапы, ворча.
Сами пришли ко мне воды и страны
Берёзные, птичьи глаза,
Отец не сказал мне, кем я стану,
И он не глядел назад.
Так машинисту в машинном шуме
Рельсы пути блестят одному,
И только во сне, когда он умер,
Я встретил его и простил ему.
Но степь прорастает ковыльным словом
И есть закон: ковыли топчи,
Коня заседлал, проверил подковы,
Две ночи шашку точил.
На третью мать отвернулась от двери
И сестра сказала: ну, что ж? -
И дни я топтал, как галочьи перья,
Как гиблую чёрную рожь.
А! Всё было пеной, лижущей гору,
Ненужным земле удальством,
Остался лишь в жилах потрескивать порох
Вязким и узким огнём.
Сломано стремя - без стремени сяду,
Шатается конь - довезёт, ничего -
Не будет пощады ни полю, ни саду,
Ни роще, сбегающей с гор.
Никто нас не выкупит - помни - весельем,
Никто ни теперь, ни потом,
Ни брагой, ни пулей, ни новосельем -
Нательным своим крестом.
Всё берегут для тех, кого любят,
А можно ль любить таких,
Кто выбрал овраги, таёжные глуби
Да петли дорог кочевых.
За нас ни кусочка руки или грусти,
Улыбки никто не отдаст,
С последних обрывов мы головы пустим
В ночной, расколотый час.
Лишь беркут затравленный с дымною плёнкой
Над скошенным глазом косым,
Лишь кошка, которую грел ребёнком,
Придёт за сердцем моим.
Баллада о гвоздях
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
"Команда, во фронт! Офицеры, вперед!"
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
"С якоря в восемь. Курс - ост.
У кого жена, брат -
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан".
И старший в ответ: "Есть, капитан!"
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.
"Не все ли равно,- сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде".
Адмиральским ушам простукал рассвет:
"Приказ исполнен. Спасенных нет".
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Баллада о синем пакете
Локти резали ветер, за полем лог,
Человек добежал, почернел, лег,
Лег у огня, прохрипел: коня!
И стало холодно у огня.
А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.
Озеро - в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.
Как телеграмма летит земля,
Ровным звоном звенят поля,
Но не птица сердце коня - не весы,
Оно заводится на часы.
Два шага - прыжок, и шаг хромал,
Человек один пришел на вокзал,
Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: - Хорошо.
- Хорошо,- проревел ему паровоз
И синий пакет на север повез.
Повез, раскачиваясь на весу,
Колесо к колесу - колесо к колесу,
Шестьдесят верст, семьдесят верст,
На семьдесят третьей река и мост,
Динамит и бикфордов шнур - его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.
Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.
А летчик упрям и на четверть пьян,
И зеленою кровью пьян биплан.
Ударило в небо четыре крыла,
И мгла зашаталась и мгла поплыла.
Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.
От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула - плывет Москва.
Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.
С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги, сбегался народ.
Сказал с землею набитым ртом:
- Сначала пакет - нога потом.
Улицы пусты - тиха Москва,
Город просыпается едва-едва.
И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.
Письмо в грязи и в крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.
Прочел - о френч руки обтер,
Скомкал и бросил за ковер:
- Оно опоздало на полчаса,
Не нужно - я все уже знаю сам.
* * *
Я строил этот город - я погиб -
Швырнули труп в болото -
Вот почему мне дорог здесь изгиб
Любой стены, любого поворота.
И живы до сих пор берёза, куст -
Где нож мне оцарапал шею.
- Дурак, - я закричал: - дурак и трус,
Ударь ещё - на палец полевее!
Утро
В глазах еще дымился сон,
И так рассеянно шатались ноги,
Как будто бы не шли они со мною,
А еще спали на полу, в гостиной
Перед потухшей изразцовой печью.
И я сказал приятелю: смотри!
Но может, не сказал, а только вспомнил,
Да и приятель сразу же пропал.
Река шипела утренним свинцом,
Подпрыгивая, кладь везли тележки,
Ползли в тумане длинные трамваи,
Мальчишки продавали папиросы.
И я купил, не знаю сам: зачем -
Затем, быть может, чтоб с потухшей спичкой
Минуту можно было постоять,
Ещё одну минуту у подъезда
Того большого, пасмурного дома,
Где я оставил лучшего себя...
А Может, это только показалось?
Песня об отпускном солдате
Батальонный встал и сухой рукой
Согнул пополам камыш.
- Так отпустить проститься с женой,
Она умирает, говоришь.
Без тебя винтовкой меньше одной,-
Не могу отпустить. - Погоди:
Сегодня ночью последний бой.
Налево кругом - иди!
...Пулемет задыхался, хрипел, бил,
И с флангов летел трезвон,
Одиннадцать раз в атаку ходил
Отчаянный батальон.
Под ногами утренних лип
Уложили сто двадцать в ряд.
И табак от крови прилип
К рукам усталых солдат.
У батальонного по лицу
Красные пятна горят,
Но каждому мертвецу
Сказал он: - Спасибо, брат.
Рукою, острее ножа,
Видели все егеря,
Он каждому руку пожал,
За службу благодаря.
Пускай гремел их ушам
На другом языке отбой,
Но мертвых руки по швам
Равнялись сами собой.
- Слушай, Денисов Иван!
Хоть ты уж не егерь мой,
Но приказ по роте дан -
Можешь идти домой.
Умолкли все - под горой
Ветер, как пес, дрожал.
Сто девятнадцать держали строй,
А сто двадцатый встал.
Ворон сорвался, царапая лоб,
Крича, как человек.
И дымно смотрели глаза в сугроб
Из-под опущенных век.
И лошади стали трястись и ржать,
Как будто их гнали с гор,
И глаз ни один не смел поднять,
Чтобы взглянуть в упор.
Уже тот далёко ушел на восток,
Не оставив на льду следа,
Сказал батальонный, коснувшись щек:
- Я, кажется, ранен. - Да.
* * *
Хотели снять орла - веревок жалко.
Крыло железо - пуля не берет,
Виси себе и - ходит ветер валкий.
Красноармейский взвод поет.
Большая лошадь бродит садом,
Язычница - поклоны солнцу бьет,
Скрипи, орел, - раз это ветру надо,
Раз ржавое железо не цветет.
В бетон республиканского фонтана
И мяч стучит и пятки шалуна,
И детский смех, но нам смеяться рано
И нет еще нужды запоминать.
Стихи разных лет
* * *
Нет России, Европы и нет меня,
Меня тоже нет во мне -
И зверей убьют, и людей казнят,
И деревья сожгут в огне.
Не верить, поверить нашим дням,
Простить, оправдать - не простить,
Счастье нам, что дороги всегда по камням,
По цветам было б жутко идти.
* * *
Крутили мельниц диких жернова,
Мостили гать, гоняли гурт овечий,
Кусала ноги ржавая трава,
Ломала вьюга мертвой хваткой плечи.
Мы кольца растеряли, не даря,
И песни раскидали по безлюдью,
Над молодостью - медная заря,
Над старостью... Но старости не будет.
Гулливер играет в карты
В глазах Гулливера азарта нагар,
Коньяка и сигар лиловые путы,-
В ручонки зажав коллекции карт,
Сидят перед ним лилипуты.
Пока банкомет разевает зев,
Крапленой колодой сгибая тело,
Вершковые люди, манжеты надев,
Воруют из банка мелочь.
Зависть колет их поясницы,
Но счастьем Гулливер увенчан -
В кармане, прически помяв, толпится
Десяток выигранных женщин.
Что с ними делать, если у каждой
Тело - как пуха комок,
А в выигранном доме нет комнаты даже
Такой, чтобы вбросить сапог?
Тут счастье с колоды снимает кулак,
Оскал Гулливера, синея, худеет,
Лакеи в бокалы качают коньяк,
На лифтах лакеи вздымают индеек,
Досадой наполнив жилы круто,
Он - гордый - щелкает бранью гостей,
Но дом отбегает назад к лилипутам,
От женщин карман пустеет.
Тогда, осатанев от винного пыла,
Сдувая азарта лиловый нагар,
Встает, занося под небо затылок:
"Опять плутовать, мелюзга!"
И, плюнув на стол, где угрюмо толпятся
Дрянной, мелконогой земли шулера,
Шагнув через город, уходит шататься,
Чтоб завтра вернуться и вновь проиграть.
1926