Содержание:

1. КОМНАТНЫЕ ПОБЕГИ
2. «Грусти и пой...»
3. «Я неслышно закрываю дверь...»
4. «Не страшны мне сто лет одиночества,..»
5. «Скоро стукнет зима...»
6. «Тревога стоптанной листвы... (Петру К.)»
7. «В броженьях пьяного тумана,..»
8. «Я б хотел быть всего лишь шипеньем иглы,..»
9. «Видишь, вот я уже и не нужен.»
10. ИЗ ПИСЕМ ИЕРУСАЛИМСКОМУ ДРУГУ (А.Климину)
11. ТИТЛО
12. «Талый снег шипит в бутыли,.. (Г.Высоцкому)»
13. УХОДЯ — ВОЗВРАЩАЙСЯ
14. «Зима. Туман. Трещанье проводов.»
15. «В батареях тепла — ни на грош.»
16. ЗИМНИЕ ФРАГМЕНТЫ
17. «Безвыходные выходные — мне.»
18. НА ДНЯХ
19. «Любой маршрут не исключает правил —...»
20. «Всюду веревки. Повсюду крючки.»
21. ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. БЕЛЫЕ НОЧИ
22. ТРОПИК СКОРПИОНА
23. ЯБЛОЧНЫЙ САД
24. ДРУГИЕ ЗИМНИЕ ФРАГМЕНТЫ
25. ЗОЛОТОЙ ЧАС ПИК
26. «Как много мест, куда бы я хотел...»
27. «Святые наши маршируют рядом,..»
28. ВОДОЛАЗ ОДИН
29. РОМАНС
30. ПРОСТО ПОМНИ

Настольные и застенные,
Стихи мои,
вы по сути —
Комнатные растения,
Проросшие через судьбы.

Объекты моей опеки
И те, что не прижились, —
Комнатные побеги,
Растущие сверху вниз.

Мыслей моих погонщики,
Которых душа ждала
На солнечном подоконнике
Письменного стола,

По осени занесенные
Случайностью сквозняка
В паркетные черноземы
Квартирного городка.

Как стая синиц в скворечнике,
Как голь на чужих бобах,
Роились вы, несозревшие,
В ящиках и горшках.

Сквозь мутные лужи за море,
Цепляясь за все живое,
Тянулась моя азалия,
Карабкалось каланхоэ.

В реальности заоконные,
За блочную многогрань
Стремилась моя бегония,
Бежала моя герань.

С развязностью именинника
Расталкивая облака,
Стеблями свисала лирика
С покатого потолка.

Хлестала тугими ветками
Молочную рябь листа
Зеленая, безответная
Щемящая красота.

И сонные до безликости
Всплывали с самого низа
Лже–кактусы и лже–фикусы
Постылого модернизма...

Бросало свои полтинники
В копилку неровных строк
Время декоративное,
Быстрое, как вьюнок.

И выпрыгнуло из ящика,
Отложенное на потом,
Вчерашнее настоящее —
Растение ростом с том.

Надежд ли моих гербарий,
Ошибок оранжерея ли?
Творения или твари
Двухклеточной инженерии

Собрались под переплетом
И пущены в оборот?
Мои нелегкие легкие,
Соленый мой кислород.

Окрестность моя нательная,
Неправый мой самосуд —
Балконные заблуждения
В кухонном ночном лесу.

Декабрьские, весенние,
Седые, цветные, пегие —
Двухкомнатные растения,
Трехкомнатные побеги,

Настенные и застольные,
Для вечности и для дня —
Сегодняшняя предыстория
Завтрашнего меня.






Грусти и пой
Над опустевшим миром,
Где зло — всего лишь мания добра,
Где был когда–то зной
По всем квартирам
И «Отче Наш» под звуки серебра.
Пора.

Грусти и пой,
Все меньше полагая,
Что этот мир — беспечная игра,
И лишь сияет, боль
Превозмогая,
Твой вечный лик — иллюзия добра.
Пора...






Я неслышно закрываю дверь
И неслышно с миром порываю.
И бреду к не своему трамваю. —
Я для них совсем чужой теперь.

Здесь еще не знают обо мне,
Там — уже, наверное, забыли.
И слезится от чужбинной пыли
Взгляд мой, привыкая к новизне...






Не страшны мне сто лет одиночества,
Только страхом во мне остается
То, что хочется жить — так, как хочется,
А придется — так, как придется.






Скоро стукнет зима
И поникнут столбы,
На деревьях распустится дрожь.
Мы вернемся в дома,
Мы примерим гробы
И забудем весеннюю ложь.

Скоро лопнут мосты
От обилия льда,
Звездным панцирем вспучится ночь.
Скоро наши следы
Не оставят следа,
Даже память не сможет помочь.

Скоро все облетит,
Обретя голый смысл,
Скоро все отсвистит и замрёт.
Мы услышим мотив,
Завлекающий крыс,
И шагнем в оголенный пролёт.








Тревога стоптанной листвы
И торопливость тетивы,
Непрошенная ласка лжи
И правды острые ножи —
Всё в этом мире сплетено.
И вертится веретено
Безликих лиц, бессонных снов,
Необоснованных основ,
Крикливых вздорных эпопей,
Неимоверных мелочей,
Сверкая тысячью зеркал,
Но этот мир бесстрашно мал,
И он возник, как лунный блик,
Не навсегда, а лишь на миг,
И он, как пыль, теряет цвет
Среди разрозненных планет...

В пространстве, где вселенский дым,
Мы лишь мелькнём — и пролетим.






В броженьях пьяного тумана,
В пунктирах жирной белой вьюги
Есть окончание романа
Моей таинственной подруги

Со мной — свободным графоманом
И иммигрантом поневоле,
Убитым вовсе не обманом,
А призраком взаимной боли;

Садистским холодком молчанья
И мазохистским сном надежды,
Минутой странного прощанья
И вечностью разлуки снежной.

Три точки: кончился роман.
Я вновь — свободный графоман...






Я б хотел быть всего лишь шипеньем иглы,
Мешающим слушать тебе Вертинского,
И тогда бы улыбки твоей углы
Сатанели от этого звука свинского.

Я б хотел быть улыбкой твоих углов,
По чеширским обоям бродящей вечером.
Я бы все тогда смог объяснить без слов,
И тебе возразить мне было бы нечего.

Я б хотел быть ничем, в возраженье всему,
Бытия твоего не касаться нервами.
Может быть, ты тогда поняла б, что к чему,
Облизнувшись глазами своими скверными.

Но любить тебя — Боже меня упаси.
Лучше быть твоим следом в осенней грязи.






Видишь, вот я уже и не нужен.
Видишь, вот я уже и на воле.
А болел — был всего лишь простужен,
Это все от погоды, не боле.

Это все от сопливого ветра
И от неба, протертого дымом,
Оттого, что случайное ретро
На мгновенье становится зримым.

Оттого, что несчастье первично
И вторично, как правило, счастье.
Оттого, что плохое — логично,
А хорошее — рвется на части.











Близкому другу в далекий город,
На расстояние суток в двести,
В конверте, который властями вспорот
И лишен на таможне последней чести,
На тонкой бумаге в нервную клетку,
Видавшей виды, терпевшей тренье,
С которой кто–то ходил в разведку,
Но не использовал по назначенью,
То ли чернилами, то ли морсом,
Стекающим в лунку сырого снега
И пахнущим клюквою и морозом
И «Космосом», закоптившим полнеба,
Почерком, острым, как злая шутка,
Синим по белому, по живому
Еще не зажившему промежутку
С затянутой в узел дорогой к дому,
Питер — Печи — Луна — Израиль,
До востребования, друг другу —
Адрес точен и несгораем,
Штемпель вечен, как бег по кругу,
Вместо марки — пятно от чая.
Шлю привет и еще слов триста,
Из которых — сложи молчанье,
Молчанье, лишенное сна и смысла.






Я говорил с тобой вчера
Во сне по телефону.
Трещали в трубке номера,
И в ухо брызгала жара,
Подобная бульону.

Ты говорил, что жив–здоров,
Чего и мне желаешь,
Что утром съел прескверный плов
И, вспоминая град Петров,
Весь день теперь икаешь.

А я кричал, что все о–кей,
Могло бы быть и хуже,
Что я в душе уже еврей,
Что жить нам стало веселей
Внутри, чем вам снаружи,

Что выпал снег и нет причин
Ему не выпасть снова,
Что накануне Цой почил
И быт немного огорчил,
Оставив без съестного.

Ты отвечал, что не глухой,
Что всюду катастрофы,
А здесь — смиренье и покой,
И все, что нужно, под рукой —
От спичек до Голгофы.

И так полночи напролет
Тот разговор тянулся...
И все бы хорошо, да вот —
За разговор прислали счет!
Я вздрогнул — и проснулся.






До нас, мой друг, привыкших жить ушами
И тешащих ленивой грустью мякоть
Сидячих мест, как плоть двух полушарий
Спинного мозга, разливая слякоть
Воспоминаний по бокалам фраз
И прочее... Итак, мой друг, до нас

Доносятся, как мы их ни бежим,
Известия в обличье канонады
С той стороны, где, будучи большим
Любителем движений сквозь преграды
И нелюбителем цепляться за насест,
Несешь и ты свой персональный крест.

Для нас, мой друг, война — всего лишь слово,
Что пахнет черной типографской серой
И изредка всплывает из алькова
Тревожных мыслей, огражденных сферой
Уверенности в завтрашних делах
И в том, что да поможет нам Аллах,

Но слово — это то, чем мы живем,
Когда ж оно вдруг обрастает телом
Какого–то убожества с ружьем,
Рисуя букву «Х» корявым мелом
На наших планах, — вот тогда мы либо
Теряем веру, либо верим, ибо...

Не грохот пушек, но молчанье муз
Кладет на плечи неприятный груз.






Как ты живешь? Ты свят в Святой земле?
Или по–прежнему взаимен — не безгрешен?
Ты принял веру? Ездишь на осле?
Или купил шикарный «шевроле»?
И чьими фото дом твой разувешан?

Живешь с женой иль у тебя гарем?
(Ты помнишь? что Господь велел делиться?)
И нет ли у тебя каких проблем?
И что ты ешь? Я — ничего не ем.
И что за штука эта заграница?

Как там Египет? Все еще жара?
Почем у них двугорбые верблюды?
Красивы ль женщины? Несносна ль детвора?
Какого цвета море в семь утра?
Похожа ль ночь на поцелуй Иуды?

Где ты теперь? Какие видишь сны?
И рад ли письмам из страны с приветом?
И ждешь ли возвращения весны?
Не отвечай, ответы не важны.
Коль спрашивать — так разве же об этом.

Должно быть, не в вопросах суть письма,
А в том, что приближается зима.






Мое метро гудело надо мной,
В моем подвале пахло мышьяком,
И на дверях торчало имя «Ной»
С изящным титлом над слепым глазком.

Мы с этим титлом жили, как друзья,
Мы вместе натощак хлебали снег,
И в этих дебрях лишь оно и я
Имели право на большой ночлег.

Но умер Ной. И обескровлен дом.
И прямо в кухню въехало метро.
А титло съели мыши. А потом
Мне мышьяком расплавило нутро.








Талый снег шипит в бутыли,
На стекле — зимы осадок.
Подустали, приостыли
Духи лестничных площадок.
Похудели батареи,
Выродив тепло наружу,
Замерли дверные феи,
С легких ног сбивая стужу.
Закудрявились пружины,
Поразмяв тугие кости,
На весну, на именины
Солнце приглашая в гости.
На асфальте вместо снега
Грязи вкусная начинка.
Отдыхая от забега,
Разлилась река–сардинка.
Разевают рты окошки,
Чтоб дождем наполнить груди.
На панель выходят кошки,
А за кошками — и люди...
Тают в пролитом тумане
Наши страхи, наши муки.
Талый снег шуршит в кармане —
То надежд прошедших звуки.






Уходя — возвращайся, всегда и везде,
По студёной воде, по горячим ветрам.
Город будет скучать по твоей доброте,
По твоей красоте и красивым делам,

Город будет всех сравнивать только с тобой,
Город будет всех мерить по меркам твоим, —
Уходя — возвращайся, по льду и рекой.
Допоём, доиграем и договорим.

Уходя — возвращайся, везде и всегда,
Прожигая года, поджигая мосты.
Город будет скучать и встречать поезда,
И ловить в каждой встречной родные черты.

Уходя — возвращайся, созвездьям назло.
Все дороги — узлом, но выводят — к тебе!
Город будет все стрелы проверять на излом
И искать твою звонкость в любой тетиве.

Уходя — возвращайся, везде и всегда,
Если будет беда и если будет успех.
Пусть открыты тебе всей земли города,
Но мой маленький город — уютнее всех.

Уходя — возвращайся, всегда и везде,
По студёной воде, по горячим ветрам.
Город будет скучать по твоей доброте,
По твоей красоте и красивым делам.





Зима. Туман. Трещанье проводов.
Повышенная влажность сонных век.
Пониженная расторопность льдов,
Лежащих башлыком на спинах рек...

Я плохо вижу сны, когда не сплю.
Очки потеют, чувствуя тепло.
Архитектура движется к нулю,
И тает размягченное стекло.

В запасе только жизнь и пустота
(Второго — вдоволь, первого — глоток),
Плюс магия печатного листа:
В твоих руках — мои двенадцать строк.






В батареях тепла — ни на грош.
Лето кончилось осень назад.
И, куда ночевать ни пойдешь, —
Попадаешь судьбе на глаза.

Утопаешь в потешном снегу,
Постигаешь лепной неуют, —
И теряешь себя на бегу
За какие–то десять минут...






1

Очки разбились. Телефон ревнует.
Суровый снег похож на слог античный.
И Новый Год, похоже, неминуем,
Как перевод с пространного на личный.

В такой мороз лишь стекла не потеют...
За новым счастьем тянется толпа.
Сизифов мир — бикфордовы затеи,
Зимовье у подзорного столба...

Страна, где мы когда–то не дожили,
Нас манит бесконечностью границ,
И те, что нам бессмертье одолжили,
Грустят, не вспоминая наших лиц.

2

Не верь себе. Не снайперское дело —
Стрелять в упор, не целясь, впопыхах.
Когда болит душа, подводит тело —
Прицел дрожит, и правды нет в руках.

Присядь на стул прокрустовой работы,
Укороти свой судьбоносный пыл.
Охотники устали от охоты,
Могильщики застыли у могил,

И лишь комар, подосланный Амуром,
Чтоб не замерзнуть, мечется в пару
И сверлит без наркоза острым буром
Под сердцем ахиллесову дыру.

3

Мне странно все. Но, что всего страннее,–
Мой лед забыл искусство быть холодным.
Я вижу цель, но не спешу за нею,
Я чую мель, но остаюсь свободным...

Ходить по снегу легче, чем по водам! —
Блажен, кто верит в эту божью блажь.
А жизнь все так же пахнет Новым Годом,
Все так же обрамляет пейзаж

Из рваных дней, скрипучего крахмала,
Кормящейся надеждою молвы...
Осталось мало. Постижимо мало.
Увы, мой бог. А может, не увы.






Безвыходные выходные — мне.
Тебе — разбуженные будни...
А на заснеженной Луне
Ночует одинокий Спутник —

Искусственный в своих словах,
Но искренний в своей орбите.
Метеориты в рукавах
Он спрятал, чтобы не обидеть

Светило, коим пренебрег
Густой любвеобильный Космос.
Что Спутник! — Тленный огонек,
Запутавшийся в лунных косах,

Сомлевший в холоде тепла,
Растаявший, как карамелька.
В объятиях добра и зла
Он видел истину, но — мельком...

И, отлучившись от Луны,
Он принял свет как отчужденье...
Одним — космические сны,
Другим — земные пробужденья.






В амфитеатрах играет ветер.
Приходят гости, снимают туфли.
А трагик смешон и едва заметен
За греческим хором грошовой кухни.

Да и что за трагедия — не вмещаться
В рамки, в квартиры, в размеры, в муки,
В биографию, в споры и даже в счастье!..
«Что вы читаете?» — «Звуки, звуки...»

В Вавилоне, извечно творящем нравы,
Сменились правила переноса:
Точки над «i» получили право
Уйти в андеграунд — под знак вопроса.

И они ушли, не утратив меры,
И вместо обеда блюдут сиесту.
Так верящий в бога теряет веру
В себя, ибо свято одно лишь место.

А дно — лишь место, где быть горбатым —
Не столь зазорно, не так обидно,
Где ямб начинается лишь после пятой
Стопки какого–нибудь напитка.






Любой маршрут не исключает правил —
Судьба скупа на новые места.
Мне снятся те, которых я оставил,
Мне снится их смешная пустота.

Бездонная отдушина для смеха —
Потребность, обращенная во прах...
И снится им подслушанное эхо
Романа в телефонных номерах,

Поэмы в расписании движений,
Трагедии в программе передач...
А миру снится путь без искажений
В решении тактических задач...

У каждого свой сон. Но явь покуда
Одна на всех — как это ни смешно.
Любой маршрут не исключает чуда —
Ты ждешь его, ты спишь окно–в–окно,

Но тот, кто назовется богом Тотом,
На самом деле — просто странный зверь.
Он стукнет в дверь и на вопрос: «Ну кто там?»
Ответит: «Я.» Но ты ему не верь.






Всюду веревки. Повсюду крючки.
Мама купила свежее мыло.
Кофе остыл. Обстановка постыла.
В небе какие–то злые значки. —

Что означают они? — Ничего.
Лень продолжать переписку с врагами.
Скучились в месиво черти с богами,
Стаей охотятся на одного.

В кухне я — воин. А если есть страх —
Страх опустеть, а не страх опуститься.
В мыслях маячит невольная птица,
Редкая птица — журавль в руках...

Время навылет. Судьба на износ.
В медленных снах телефонного лета
Мы, по наивности, ждали ответа...
Ждали ответа... А подан — вопрос.

Наши заначки — что дыры в тузах
Следствие топит поступки в причинах.
Мы — предпоследняя пара песчинок
В этих иссякших песочных часах.






Я слышу, как уходят времена
Безногой незатейливой походкой...
Мой Черный Человек пошел за водкой
И канул в лету белого вина.

Мой Черный Человек мне завещал
Тщету небес и вычурность земного, —
Я обещал, я дал ему два слова,
И он сложил из них конец начал...

Мой черный одинокий человек,
Бездомный, неприкаянный, небритый,
Он был когда–то лунным фаворитом,
А ныне просто доживает век.

А ныне просто — проще с каждым днем,
Коль верить лишь в особые приметы...
Мы двое — как сиамские валеты:
Он жил во мне, а я погибну в нем...

Я дал ему взаимности взаймы,
И он пошел с сумой на пьяный угол,
Пошел один — угрюм, упрям и смугл —
И канул в лето легковесной тьмы.

А я не удержал его совет,
Я позабыл, чего он напророчил,
И потерял на фоне белой ночи
Его нечеткий черный силуэт.






Уродливые ночи–альбиносы.
На шпиле кровь — как мел на сбитом кие.
Над городом роятся альбатросы —
Тамбовские, казанские, скобские.

К дождю ли? К усечению голов ли
Мой обморок размешан с их закуской?
И, видя этих львов на рыбной ловле,
Молчит июль печальным Заратустрой.

Мой мир теперь не стоит и окурка.
Но мне плевать, мне слишком мало надо. —
Моя земля — не сердце Петербурга,
А спальные районы Ленинграда.

Прошла моя любовь к его недугам.
Который век мне снится мостовая,
А наяву я шествую по трубам,
И, если вижу труп, переступаю...

На крематорий — ближе от Финбана:
Изучен путь в фамильные пенаты.
И делит время дробью барабанной
Все эти знаменатели на даты.

Но неделим себя гасящий ветер,
Что дышит мне в лицо теплом могильным.
И никого — на том и этом свете,
Есть только ветер, ты и Генри Миллер.






Как Цезарю — жребий Брутов,
Вам рок начертан на роду...
О, сколько разных странных фруктов
Завяло в яблочном саду,

Пока вы пили водку с кровью
Из вен почивших в позе дам–с.
Неизлечимому здоровью
Полезен легкий декаданс,

Но в явь, пропитанную снами,
Он не вернет вас никогда.
За нас лишь те, кого нет с нами,
А после нас — одна вода!

Так что, какая там победа,
Когда не кончена война!
Ложь хороша лишь до обеда,
А к ужину ей — грош цена...

Но это частности. А в целом —
Ваш мертвый бог прощает вам
Любовь к оптическим прицелам
И ненависть к чужим гробам.






1

Не странно ли, что, днем тебя найдя,
Я каждый вечер вновь тебя теряю?
Приметам я давно не доверяю,
Но стены без единого гвоздя

Не устоят и порастут травой,
А значит, — ждать неведомое нечто.
Любая остановка бесконечна,
Когда конечен путь как таковой.

2

Заползший контрабандой в эту жизнь,
Я не пойму, что с нею делать дальше.
Я устаю, когда не слышу фальши,
Я не хочу точить твои ножи.

Я оторвался от своих корней,
Ты приросла к оторванности дикой —
Мы наравне. И в Ад за Эвридикой
Уставший не спускается Орфей.

3

До февраля — скучаю, как могу.
Терплю, не слыша отклика кукушки.
И вижу тени — Башлачев и Пушкин
Ждут третьего на меченом снегу...

Тебе не обрубить своих хвостов,
Мне не подохнуть от потери крови.
Ты — в полусне, а я — на полуслове,
Как две войны в смирении миров.






Уже все живы. Ересь не порок.
Голодный раб доволен выходными.
В Аду сегодня кормят отбивными,
В Раю — по слухам — яйца и творог.

Тепло и сытно. Но не там, не там
Нас нет — и хорошо, и слава Богу.
(Бог, кстати, собирается в дорогу,
Но видно по глазам, что он устал.)

Цинизм спасает, но не навсегда.
Восставшие живых ревнуют к смерти,
Но смерти нет. Ось превратилась в вертел.
Все замерло, течет одна вода.

Да что там смерти! Даже денег нет!
Нет в принципе, в природе и в помине.
И, если б дамы не ходили в мини,
То мир бы был скучнее, чем балет...

Под золотом желтеют паруса.
Стареют дети ложки оловянной,
И гении с судьбою безымянной
Боятся счастью заглянуть в глаза.






Как много мест, куда бы я хотел
Уехать, чтоб вовек не возвращаться.

Как мало тех, к кому бы я хотел
Вернуться, чтоб уже не покидать.






Святые наши маршируют рядом,
Но иногда не попадают в ногу.
Должно быть, мой святой не различает,
Где правое, где левое крыло.
То в левое плечо меня толкнёт,
То дёрнет невзначай за правый локоть...
Он, видимо, влюблён в твою святую.
Ужасно безответственный святой.






В тотальной пустоте морских глубин
Средь пущенных на дно подводных лодок
Я буду вечно — водолаз один,
Затерянный в порту твоих находок.

Мне будет берег сниться по ночам,
Но я забуду радости земные,
Лишь только волны измочалят о причал
Украденные ветром позывные.

На самом дне, хлебая рыбий жир,
Жалея о прохладной твёрдой почве,
Я выплесну в бутыль глоток души
И перешлю его тебе по водной почте.

И поплыву сквозь мутный неуют
По воле волн летучим нидерландцем,
И уходящий на ночь в море солнца спрут
Порвёт мне шланг кривым протуберанцем.

И на безрыбье веря в злой обман,
Я на поверхность выплыву однажды.
И ледовитый ядовитый океан
Задушит нас морским узлом солёной жажды.

А там, внутри, средь айсбергов и льдин,
Где минус сто и ждать тепла нет мочи,
Я буду снова — водолаз один
В скафандре самой–самой длинной ночи.






Вы голодны, мадам? — Кусайте локти.
Смотрите стрекозой на муравья.
Не надо драм, довольно капли дёгтя.
Забудьте всё. Вы больше — не моя.

Вам холодно, мадам? — Сжигайте письма.
Пусть чувство в них сгорит, как кошкин дом.
Все письма — вздор! На что они сдались вам?
Одни слова, с ошибками притом.

Вам жаль, мадам? — Так опустите руки,
Не дёргайте меня за рукава!
Я знаю сам все каверзные трюки:
Гражданский брак — гражданские права.

Вы на мели, мадам? — Сушите вёсла.
В гербарий поцелуи и цветы.
Пусть в сердце тлеет негашёная известка,
Но — все к чертям! Вы больше мне не ты!

Вы каетесь, мадам? — Не надо басен!
Не надо писем, песен и статей.
Мой быт без вас так сказочно прекрасен,
Что выше всех возвышенных идей.

Вам нездоровится, мадам? — Попейте ж яду.
Вы всё уже испили, что смогли?
Я знаю сам: Отелло лучше Яго,
Но оба — звенья суть одной петли.

Вы в положении, мадам?.. — Найдите выход.
Какой–нибудь надёжный и простой.
И разойдёмся без взаимных выгод:
Вы — как вдова, а я — как холостой.

Идите с богом и живите долго!
Так долго, чтоб я там не встретил вас...
Коль смерти нет, в забвенье мало толка:
Забудешь профиль — вспомнится анфас.

Но всё, что я оставлю вам в наследство,
Не стоит двух изломанных грошей.
Я — ваша цель, вы для меня — лишь средство
Для достижения изящных миражей.






Просто помни:
Однажды жили
Кони пони.
Они дружили
И ходили по кругу
В связке,
И шептали друг другу
Сказки
Про простые–простые вещи —
Про погоду и про здоровье.
Просто так им ходилось легче,
Просто так им жилось
меньшей кровью.
Просто поняли пони это,
Просто поняли и — ходили.
Просто помни:
Однажды жили
Кони
яблочного
расцвета.