 |
|||||
 |
 
|
||||
 |
|||||
|
Алексей Дидуров (1948—2006)
Райские песни
Содержание:
Составитель: Д. Сибельдин Опять я трогаю рукой Твой неостывший цоколь, А сердце, полное тоской, Как сокол мчит за «Сокол», На окнах шторы темноты, Цветно мерцает Кремль лишь, Ты, как и я, и я как, как ты, Не сплю — и ты не дремлешь, город мой! Итак, щелчком подбросил я пятак — Я не устал пытать судьбу — хороший знак! Ну, вот — опять не то, опять «пролет», Но буду пробовать, пока не повезет! Пусть те, кого любили мы, Не знали счастья с нами — Мы в них как прежде влюблены И бредим именами! Мы помним, где кого следы — Ведь наши рядом, следом! Ты, как и я, и я, как ты, Одни на свете этом, город мой! Итак, щелчком подбросил я пятак — Я не устал пытать судьбу — хороший знак! Ну, вот — опять не то, опять «пролет», Но буду пробовать, пока не повезет! Моргают звезды над рекой В своей бездомной муке. Опять не снится нам покой, Зато не знаем скуки, А знаем дикие мечты И горе высшей пробы — Ты, как и я, и я, как ты, Как мы с тобою оба, город мой! Итак, щелчком подбросил я пятак — Я не устал пытать судьбу — хороший знак! Ну, вот — опять не то, опять «пролет», Но буду пробовать, пока не повезет! С хмельной, но ясной головою (Все члены тоже — ничего), Бреду предутренней Москвою (Давно не важно, от кого!). Устало шаркаю шузами, Будя, как стаи сизарей, Мой город с синими глазами Витрин и окон на заре! Ругаю память что есть силы, Но открываются окрест Симпатий братские могилы И на любой надежде крест, Я был здесь предан и друзьями, Но ты же тоже рос в золе, Мой город с синими глазами Витрин и окон на заре! И мы стоим еще с тобою, И мы с тобою пошумим, И околдуемся любовью, Самими посланной самим! Пускай я проклят небесами — Ты мне награда на Земле, Мой город с синими глазами Витрин и окон на заре! Ярится над Столешниковым лето, Дерется и тоскует детвора, Звезда июня, словно глаз валета, Скользит пасьянсом окон до утра, А утром просыпается пластинка, Вторгается в нескромные мечты — Я внемлю Энгельберту Хампердинку И крикам коммунальной сволоты. Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься, Мой старый город, я загнусь, а ты останешься, На этих улочках кривых, На этих вечных мостовых Когда-нибудь прервутся швы шагов моих! Я жил, о счастье некоем тоскуя, Ох, как я проклинал судьбу свою! Я жил, не замечая, что живу я В московском старом каменном раю, А между тем, с огромным чувством такта Москва меня сманила красотой От зла гигиенических контактов К бряцанию на лире золотой! Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься, Мой старый город, я загнусь, а ты останешься, На этих улочках кривых, На этих вечных мостовых Когда-нибудь прервутся швы шагов моих! И если киска с ликом полудетским Почти всадила в сердце мне любовь, Я отражусь в витринах на Кузнецком, Смекну, что просто малость не здоров, А лапушке, не ведавшей расклада, Кивну на антикварный особняк: «О бэби, мы с фасада с ним — что надо, Да вот внутри — глухой неудобняк!» Мой старый город, я согнусь, а ты не старишься, Мой старый город, я загнусь, а ты останешься, На этих улочках кривых, На этих вечных мостовых Когда-нибудь прервутся швы шагов моих! Топот, смрадное дыханье, трели мусоров, По подъездам затиханье нецензурных слов, Еле слышно речь Хрущева — брезжит телесвет, Мы содвинулись: еще бы, нам пятнадцать лет! Как я счастлив был в ту зиму, как я царовал! Растянул тебе резину теплых шаровар! В этом городе отпетом, в той каменной стране Кроме памяти об этом все изменит мне… Но прошью я с дикой силой лед холодных лет, Телом троечницы хилой мощно разогрет! С той зимы не вмерз во время и иду на спор: Воздержанье очень вредно с самых ранних пор! И пока еще живу я и плачу за свет, Всюду буду петь жену я из страны Джульетт — Там трамваем громыханье, там в глуши дворов топот, смрадное дыханье, трели мусоров… Догорает на улице лето, Досыпает на солнышке кот, Желтый лист помахал Моссовету — Ухожу, мол, в смертельный полет… Я не могу на него наглядеться — Как он царственно тронул, гордец! И за ним сорвалось мое сердце, Словно я ему кровный отец… Я все чаще гуляю дворами, Мы обходим родные края: Я, да лошадь с больными крылами, Да курящая муза моя. Лошадь с музой — чего же мне боле? Не летать, но не враз увядать! А покоя, а счастья, а воли С Божьей помощью мне не видать. Я не помню, в котором июле Стал жалеть я, что лету капут, И почуял, что ветры подули Страхом самых последних минут. Да, я не друг ни покою, ни счастью, Я подневолен не небу — земле, Вот и слов нет, как рад я участью, Заключенному в летнем тепле! Зажгла меня задача дня Весомая весьма: Из рога неба на меня ссыпается зима. Накрыт, как Штирлиц — колпаком, Как бабочка — сачком, Я остываю передком, И задом, и бочком. И объясненья не нужны, Про «здесь», про «впереди», Когда все дальше от спины Тепло твоей груди! Когда меня, как нож коня, Невидимо взнуздав, День ото дня лишал огня Усталости устав! Вопросы мне ссыпает рог Весомые весьма: В кого вливал я свой белок, По ком сходил с ума?! Спешу пешком шальным шажком Башкою в холода! Посыпал голову снежком — А денешься куда? А денешься куда?.. Москва моя, мама, невеста, Приросшее детское место, Тебя волоку до черты, Где кончат, и первая — ты, и первая — ты… Жуть жить — вот какая житуха, Не сыщешь ни Бога, ни духа, Отца умыкнули в скоты, И сына, и первая — ты, и первая — ты… В проулках твоих змеевидных Сколь выпало ран мне завидных, Сколь женщин пошло на бинты — Без счета, и первая — ты, и первая — ты… Погряз я в феминах и ранах, И в песнях своих шибко странных, Я грязен — но песни чисты, И раны, и первая — ты, И первая — ты!.. Дом «хрущевка», дворик проходной, Пьеха из окна и крик скандала…. Разве это было не со мной? Почему же мне нельзя сначала?! Ах, как я плакал, как я убивался, Неразумно эту жизнь кляня, Ах, как наполняли вы меня, Струи истомительного вальса, Ах, как вы наполнили меня… Глазки в краске, шпильки — каблучки, Адский мат нежнейшим голосочком — Плоть по ночкам рвете на клочки, Душу-то на кой таскать по кочкам?! Ах, как я плакал, как я убивался, Неразумно эту жизнь кляня, Ах, как наполняли вы меня, Струи истомительного вальса, Ах, как вы наполнили меня… Мне уже давно не 30 лет, Счастье мне совсем уже не к спеху! Мне бы только бы не 30 бед, Плюс — поставьте рюмочку энд Пьеху! Чтобы я заплакал, чтоб я убивался, Неразумно эту жизнь кляня, Чтобы наполняли вы меня, Струи истомительного вальса, Чтобы вы наполнили меня, Чтобы вы напомнили меня, Чтобы вы запомнили меня, Струи истомительного вальса… Когда это было, века ли промчали, года ли, Отняли тебя у меня и другому отдали, Но я поклянусь слюдяною дорожкой из глаз, Что пламень меж бедер девчачьих твоих не погас! Исплешила моль до дешевой подкладки гордыню, Песчинки стеклись и с годами сложились в пустыню, Не вякает из-под махины эпохи Пегас, Но пламень меж бедер девчачьих твоих не погас! Святые слова продаются на всех перекрестках, И лед стариковский пластом нарастает в подростках… На новое оледененье плюю я сто раз, Ведь пламень меж бедер девчачьих твоих не погас! А что им с того, тем, кто нас друг у друга отняли — С законным ли спишь кобелем, с тазепамом, одна ли — Смогли, и весь сказ, но начни, моя память, показ! — И пламень меж бедер девчачьих твоих не погас! Сядь на скамейку — посмотри на перспективу Москвы, в которой ты по личному мотиву Глотками переохлажденный пьешь рассвет. Бездомной тати кстати лишь чужие жены, Поскольку пушки их лужены разряжены По ближним за день, чем лафет и разогрет. Ах, как во мраке спален жалок он и жарок, И стан и стон крепкосемейных горожанок, Огня дающих мне в сражении за быт. И пусть я стужей окружен, я не контужен, Конец не краток мой, и я не безоружен, И после яростного дела не разбит! И глядя в двери спящей запертой подземки, И проклиная канифоль ночной поземки, Змеясь душою под мужскую букву «М», Я в эту площадь перед «Соколом» вмерзаю И ноготком с немой щеки слезу срезаю, — Как хорошо, что не видал ее гарем! Ведь что Москва слезам не верит — всем известно, За что ей «Оскар» перепал с гнилого Веста, И уж подавно веры нет моим слезам! Сгоняя влагу не мочой, а через очи, Как часто чувствовать спешил я что есть мочи, Но вот, Москва, открой метро — закрой Сезам! Моя Москва, открой метро! Моя Москва, закрой Сезам! Секу точней и голоднее волка — Ты хороша, чего там спорить долго! Ты лучше всех, да мне в том нету толка, Как и всегда, когда бываю прав. Как на осколках тары телу колко, Хотя не в стуле, а в душе иголка, И потом — нет, я не пьян нисколько — Оставь меня, красавица, оставь! Покуда я непобедим, Оставь меня, красавица, С любовью справлюсь я один, А вместе нам не справиться! …………… На улицах Саратова… Грядущее мое неразличимо, А прошлое уже неизлечимо, И хоть я не последний дурачина, Не поддается осмысленью явь! Так чем все это драпать не причина, И ведь не ты ж застрельщица почина, И хоть я с виду лакомый мужчина, Оставь меня, красавица, оставь! Покуда я непобедим, Оставь меня, красавица, С любовью справлюсь я один, А вместе нам не справиться! …………… На улицах Саратова! Конечно, ты, как бомба, рвешь мне душу, И эта клуша просится наружу — Тебя воспеть, но я ей кайф нарушу, Чтоб не нарушить собственный устав! Бей, кукла, взглядом в сердце, будто в грушу, Пугай любовью к мужу — я не струшу! Тепло у баб скрывает волчью стужу! Оставь меня, красавица, оставь! Покуда я непобедим, Оставь меня, красавица, С любовью справлюсь я один, А вместе нам не справиться! ……… На улицах Саратова… Не пиши мне, прелестница, писем Из своей слишком дальней страны, Не мечи перед боровом бисер, В коем капельки все солоны! Ведь ответа не будет на оду. Смочь бы смог еще, да не хочу. Безответности чудо-свободу В чудо-ценах я и оплачу. Мне с три короба врали надежды, Еле вылез из трех коробов, А итог тех надежд — препотешный: Аллергия при слове «любовь»! Но шипы иногда не без розы, Я не брошу стезю стервеца: Источать крокодиловы слезы В губы очередного лица. Так не жги ты меня за холодность На груди отогретой змеи, Чай, нюхнула мою подколодность, Чай, круги посетила мои! На меня ли тебе обижаться? Аль Герасим счастливей Муму? Это время велит разбежаться И спасаться всем по одному! |
||||
|
|
|
|
||||||||