 |
|||||
 |
 
|
||||
 |
|||||
|
Евгений Баратынский (1800—1844)
Содержание:
Источник: Евгений Боратынский. Стихотворения. М. — Прогресс-Плеяда, 2001. Составитель: К. Корчагин
В свои расселины вы приняли певца,
Граниты финские, граниты вековые, Земли ледяного венца
Он с лирой между вас. Поклон его, поклонБогатыри сторожевые. Громадам, миру современным;
Подобно им, да будет он Во все годины неизменным! Как всё вокруг меня пленяет чудно взор! Там необъятными водами
Тут с каменной горы к нему дремучий борСлилося море с небесами; Сошел тяжелыми стопами,
Сошел — и смотрится в зерцале гладких вод!Уж поздно, день погас, но ясен неба свод; На скалы финские без мрака ночь нисходит, И только что себе в убор
Так вот отечество Одиновых детей,Алмазных звезд ненужный хор На небосклон она выводит! Грозы народов отдаленных!
Так это колыбель их беспокойных дней,Разбоям громким посвященных!
Умолк призывный щит, не слышен скальда глас, Воспламененный дуб угас,
Развеял буйный ветр торжественные клики;Сыны не ведают о подвигах отцов; И в дольном прахе их богов
Лежат низверженные лики! И всё вокруг меня в глубокой тишине! О вы, носившие от брега к брегу бои, Куда вы скрылися, полночные герои? Ваш след исчез в родной стране.
Вы ль, на скалы ее вперив скорбящи очи,Плывете в облаках туманною толпой? Вы ль? Дайте мне ответ, услышьте голос мой, Зовущий к вам среди молчанья ночи.
Сыны могучие сих грозных вечных скал!Как отделились вы от каменной отчизны? Зачем печальны вы? Зачем я прочитал На лицах сумрачных улыбку укоризны? И вы сокрылися в обители теней! Н ваши имена не пощадило время! Что ж наши подвиги, что ж слава наших дней, Что наше ветреное племя?
О, всё своей чредой исчезнет в бездне лет!Для всех один закон — закон уничтоженья, Во всем мне слышится таинственный привет Обетованного забвенья!
Но я, в безвестности, для жизни жизнь любя, Я, беззаботливый душою,
Не вечный для времен, я вечен для себя:Вострепещу ль перед судьбою? Не одному ль воображенью
Что нужды для былых иль будущих племен?Гроза их что-то говорит? Мгновенье мне принадлежит, Как я принадлежу мгновенью! Я не для них бренчу незвонкими струнами; Я, невнимаемый, довольно награжден За звуки звуками, а за мечты мечтами. 1820
Усопший брат! кто сон твой возмутил?
Кто пренебрег святынею могильной? В разрытый дом к тебе я нисходил, Я в руки брал твой череп желтый, пыльный! Еще носил волос остатки он; Я зрел на нем ход постепенный тленья. Ужасный вид! Как сильно поражен Им мыслящий наследник разрушенья! Со мной толпа безумцев молодых Над ямою безумно хохотала; Когда б тогда, когда б в руках моих Глава твоя внезапно провещала! Когда б она цветущим, пылким нам И каждый час грозимым смертным часом Все истины, известные гробам, Произнесла своим бесстрастным гласом! Что говорю? Стократно благ закон, Молчаньем ей уста запечатлевший; Обычай прав, усопших важный сон Нам почитать издревле повелевший. Живи живой, спокойно тлей мертвец! Всесильного ничтожное созданье, О человек! Уверься наконец: Не для тебя ни мудрость, ни всезнанье! Нам надобны и страсти и мечты, В них бытия условие и пища: Не подчинишь одним законам ты И света шум и тишину кладбища! Природных чувств мудрец, не заглушит И от гробов ответа не получит: Пусть радости живущим жизнь дарит, А смерть сама их умереть научит. <1824>
В садах Элизия, у вод счастливой Леты.
Где благоденствуют отжившие поэты, О Душенькин поэт, прими мои стихи! Никак в писатели попал я за грехи И, надоев живым посланьями своими, Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими. Нет нужды до того! Хочу в досужный час С тобой поговорить про русский наш Парнас, С тобой, поэт живой, затейливый и нежный, Всегда пленительный, хоть несколько небрежный, Чертам заметнейшим лукавой остроты Дающий милый вид сердечной простоты И часто, наготу рисуя нам бесчинно, Почти бесстыдным быть умеющий невинно. Не хладной шалостью, но сердцем внушена, Веселость ясная в стихах твоих видна; Мечты игривые тобою были петы. В печаль влюбились мы. Новейшие поэты Не улыбаются в творениях своих, И на лице земли всё как-то не по них. Ну что ж? Поклон, да вон! Увы, не в этом дело: Ни жить им, ни писать еще не надоело, И правду без затей сказать тебе пора: Пристала к музам их немецких муз хандра. Жуковский виноват: он первый между нами Вошел в содружество с германскими певцами И стал передавать, забывши божий страх, Жизнехуленья их в пленительных стихах. Прости ему господь! Но что же! все мараки Ударились потом в задумчивые враки, У всех унынием оделося чело, Душа увянула и сердце отцвело. «Как терпит публика безумие такое?» — Ты спросишь? Публике наскучило простое, Мудреное теперь любезно для нее: У века дряхлого испортилось чутье. Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещенный, Являл он бодрый ум и вкус неразвращенный, Венцы свои дарил, без вычур толковит, Он только истинным любимцам Аонид. Но нет явления без творческой причины: Сей благодатный век был век Екатерины! Она любила муз, и ты ли позабыл, Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил? Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет, Поныне тень твоя от радости трепещет, Воспоминая день, сей день, когда певца, Еще за милый труд не ждавшего венца, Она, друзья ее достойно наградили И, скромного, его так лестно изумили, Страницы «Душеньки» читая наизусть. Сердца завистников стеснила злая грусть, И на другой же день расспросы о поэте И похвалы ему жужжали в модном свете. Кто вкуса божеством служил теперь бы нам? Кто в наши времена, и прозе и стихам Провозглашая суд разборчивый и правый, Заведовать бы мог парнасскою управой? О, добрый наш народ имеет для того Особенных судей, которые его В листах условленных и в цену приведенных Снабжают мнением о книгах современных! Дарует между нас и славу и позор Торговой логики смышленый приговор. О наших судиях не смею молвить слова, Но слушай, как честят они один другого: Товарищ каждого — глупец, невежда, враль: Поверить надо им, хотя поверить жаль. Как быть писателю? В пустыне благодатной, Забывши модный свет, забывши свет печатный, Как ты, философ мой, таиться без греха, Избрать в советники кота и петуха И, в тишине трудясь для собственного чувства, В искусстве находить возмездие искусства! Так, веку вопреки, в сей самый век у нас Сладко поющих лир порою слышен глас, Благоуханный дым от жертвы бескорыстной! Так нежный Батюшков, Жуковский живописный, Неподражаемый, и целую орду Злых подражателей родивший на беду, Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий, Всё под пером своим шутя животворящий (Тебе, я думаю, знаком довольно он: Недавно от него товарищ твой Назон Посланье получил), любимцы вдохновенья, Не могут поделить сердечного влеченья И между нас поют, как некогда Орфей Между мохнатых пел, по вере старых дней. Бессмертие в веках им будет воздаяньем! А я, владеющий убогим дарованьем, Но рвением горя полезным быть и им, Я правды красоту даю стихам моим, Желаю доказать людских сует ничтожность И хладной мудрости высокую возможность. Что мыслю, то пишу. Когда-то веселей Я славил на заре своих цветущих дней Законы сладкие любви и наслажденья. Другие времена, другие вдохновенья; Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя. Опять, когда умру, повеселею я; Тогда беспечных муз беспечного питомца Прими, философ мой, как старого знакомца. 1824 В дорогу жизни снаряжая Своих сынов, безумцев нас, Снов золотых судьба благая Даёт известный нам запас. Нас быстро годы почтовые С корчмы довозят до корчмы, И снами теми путевые Прогоны жизни платим мы. 1825
Есть бытие; но именем каким
Его назвать? Ни сон оно, ни бденье: Меж них оно, и в человеке им С безумием граничит разуменье. Он в полноте понятья своего, А между тем, как волны, на него, Одни других мятежней, своенравней, Видения бегут со всех сторон: Как будто бы своей отчизны давней Стихийному смятенью отдан он. Но иногда, мечтой воспламененный, Он видит свет, другим не откровенный. Созданье ли болезненной мечты Иль дерзкого ума соображенье, Во глубине полночной темноты Представшее очам моим виденье? Не ведаю; но предо мной тогда Раскрылися грядущие года; События вставали, развивались, Волнуяся, подобно облакам, И полными эпохами являлись От времени до времени очам, И наконец я видел без покрова Последнюю судьбу всего живого. Сначала мир явил мне дивный сад; Везде искусств, обилия приметы; Близ веси весь и подле града град, Везде дворцы, театры, водометы, Везде народ, и хитрый свой закон Стихии все признать заставил он. Уж он морей мятежные пучины На островах искусственных селил, Уж рассекал небесные равнины По прихоти им вымышленных крил; Всё на земле движением дышало, Всё на земле как будто ликовало. Исчезнули бесплодные года, Оратаи по воле призывали Ветра, дожди, жары и холода, И верною сторицей воздавали Посевы им, и хищный зверь исчез Во тьме лесов, и в высоте небес, И в бездне вод, сраженный человеком, И царствовал повсюду светлый мир. Вот, мыслил я, прельщенный дивным веком, Вот разума великолепный пир! Врагам его и в стыд и в поученье, Вот до чего достигло просвещенье! Прошли века. Яснеть очам моим Видение другое начинало: Что человек? Что вновь открыто им? Я гордо мнил, и что же мне предстало? Наставшую эпоху я с трудом Постигнуть мог смутившимся умом. Глаза мои людей не узнавали; Привыкшие к обилью дольных благ, На всё они спокойные взирали, Что суеты рождало в их отцах, Что мысли их, что страсти их, бывало, Влечением всесильным увлекало. Желания земные позабыв, Чуждаяся их грубого влеченья, Душевных снов, высоких снов призыв Им заменил другие побужденья, И в полное владение свое Фантазия взяла их бытие, И умственной природе уступила Телесная природа между них: Их в эмпирей и хаос уносила Живая мысль на крылиях своих, Но по земле с трудом они ступали, И браки их бесплодны пребывали. Прошли века, и тут моим очам Открылася ужасная картина: Ходила смерть по суше, по водам, Свершалася живущего судьбина. Где люди? где? Скрывалися в гробах! Как древние столпы на рубежах, Последние семейства истлевали; В развалинах стояли города, По пажитям заглохнувшим блуждали Без пастырей безумные стада; С людьми для них исчезло пропитанье; Мне слышалось их гладное блеянье. И тишина глубокая вослед Торжественно повсюду воцарилась, И в дикую порфиру древних лет Державная природа облачилась. Величествен и грустен был позор Пустынных вод, лесов, долин и гор. По-прежнему животворя природу, На небосклон светило дня взошло, Но на земле ничто его восходу Произнести привета не могло. Один туман над ней, синея, вился И жертвою чистительной дымился. <1827> Мой дар убог, и голос мой не громок, Но я живу, и на земле моё Кому-нибудь любезно бытиё: Его найдёт далёкий мой потомок В моих стихах; как знать? душа моя Окажется с душой его в сношеньи, И как нашёл я друга в поколеньи, Читателя найду в потомстве я. <1828> Не ослеплён я Музою моею: Красавицей её не назовут, И юноши, узрев её, за нею Влюблённою толпой не побегут. Приманивать изысканным убором, Игрою глаз, блестящим разговором Ни склонности у ней, ни дара нет; Но поражён бывает мельком свет Её лица необщим выраженьем, Её речей спокойной простотой; И он, скорей чем едким осужденьем, Её почтит небрежной похвалой. 1829
К чему невольнику мечтания свободы?
Взгляни: безропотно текут речные воды В указанных брегах, по склону их русла; Ель величавая стоит, где возросла, Невластная сойти. Небесные светила Назначенным путем неведомая сила Влечет. Бродячий ветр не волен, и закон Его летучему дыханью положен. Уделу своему и мы покорны будем, Мятежные мечты смирим иль позабудем; Рабы разумные, послушно согласим Свои желания со жребием своим — И будет счастлива, спокойна наша доля. Безумец! не она ль, не вышняя ли воля Дарует страсти нам? и не ее ли глас В их гласе слышим мы? О, тягостна для нас Жизнь, в сердце бьющая могучею волною И в грани узкие втесненная судьбою. <1832> Я посетил тебя, пленительная сень, Не в дни веселые живительного мая, Когда, зелеными ветвями помавая, Манишь ты путника в свою густую тень, Когда ты веешь ароматом
Тобою бережно взлелеянных цветов, —Под очарованный твой кров Замедлил я моим возвратом.
В осенней наготе стояли дереваИ неприветливо чернели;
Хрустела под ногой замерзлая трава,И листья мертвые, волнуяся, шумели; С прохладой резкою дышал
Но не весеннего убранства я искал,В лицо мне запах увяданья; А прошлых лет воспоминанья.
Душой задумчивый, медлительно я шелС годов младенческих знакомыми тропами; Художник опытный их некогда провел. Увы, рука его изглажена годами! Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход Случайно протоптал. Сошел я в дом заветный, Дол, первых дум моих лелеятель приветный! Пруда знакомого искал красивых вод, Искал прыгучих вод мне памятной каскады: Там, думал я, к душе моей
Толпою полетят виденья прежних дней...Вотще! лишенные хранительной преграды, Далече воды утекли,
Приют хозяйственный в них улья обрели,Их ложе поросло травою, И легкая тропа исчезла предо мною. Ни в чем знакомого мой взор не обретал! Но вот по-прежнему лесистым косогором Дорожка смелая ведет меня... обвал Вдруг поглотил ее... Я стал
И глубь нежданную измерил грустным взором,С недоумением искал другой тропы; Иду я: где беседка тлеет
И в прахе перед ней лежат ее столпы,Где остов мостика дряхлеет.
Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем,И ты, величественный грот, И угрожаешь уж паденьем,
Бывало, в летний зной прохлады полный свод!Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим! Еще прекрасен ты, заглохший Элизей, И обаянием могучим
Тот не был мыслию, тот не был сердцем хладен,Исполнен для души моей. Кто, безымянной неги жаден,
Их своенравный бег тропам сим указал,Кто, преклоняя слух к таинственному шуму Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал Ему сочувственную думу.
Давно кругом меня о нем умолкнул слух,Прияла прах его далекая могила, Мне память образа его не сохранила, Но здесь еще живет его доступный дух; Здесь, друг мечтанья и природы,
Он вдохновением волнуется во мне,Я познаю его вполне: Он славить мне велит леса, долины, воды; Он убедительно пророчит мне страну, Где я наследую несрочную весну, Где разрушения следов я не примечу, Где в сладостной тени невянущих дубров, У нескудеющих ручьев,
1834
Я тень священную мне встречу. Век шествует путем своим железным, В сердцах корысть, и общая мечта Час от часу насущным и полезным Отчетливей, бесстыдней занята. Исчезнули при свете просвещенья Поэзии ребяческие сны, И не о ней хлопочут поколенья, Промышленным заботам преданы.
Для ликующей свободы Вновь Эллада ожила, Собрала свои народы И столицы подняла; В ней опять цветут науки, Носит понт торговли груз, Но не слышны лиры звуки В первобытном рае муз! Блестит зима дряхлеющего мира, Блестит! Суров и бледен человек; Но зелены в отечестве Омира Холмы, леса, брега лазурных рек. Цветет Парнас! пред ним, как в оны годы, Кастальский ключ живой струею бьет; Нежданный сын последних сил природы — Возник Поэт,— идет он и поет.
Воспевает, простодушный, Он любовь и красоту, И науки, им ослушной, Пустоту и суету: Мимолетные страданья Легкомыслием целя, Лучше, смертный, в дни незнанья Радость чувствует земля. Поклонникам Урании холодной Поет, увы! он благодать страстей; Как пажити Эол бурнопогодный, Плодотворят они сердца людей; Живительным дыханием развита, Фантазия подъемлется от них, Как некогда возникла Афродита Из пенистой пучины вод морских.
И зачем не предадимся Снам улыбчивым своим? Жарким сердцем покоримся Думам робким, а не им! Верьте сладким убежденьям Вас ласкающих очес И отрадным откровеньям Сострадательных небес! Суровый смех ему ответом; персты Он на струнах своих остановил, Сомкнул уста вещать полуотверсты, Но гордыя главы не преклонил: Стопы свои он в мыслях направляет В немую глушь, в безлюдный край; но свет Уж праздного вертепа не являет, И на земле уединенья нет!
Человеку непокорно Море синее одно, И свободно, и просторно, И приветливо оно; И лица не изменило С дня, в который Аполлон Поднял вечное светило В первый раз на небосклон. Оно шумит перед скалой Левкада. На ней певец, мятежной думы полн, Стоит... в очах блеснула вдруг отрада: Сия скала... тень Сафо!.. голос волн... Где погребла любовница Фаона Отверженной любви несчастный жар, Там погребет питомец Аполлона Свои мечты, свой бесполезный дар!
И по-прежнему блистает Хладной роскошию свет, Серебрит и позлащает Свой безжизненный скелет; Но в смущение приводит Человека вал морской, И от шумных вод отходит Он с тоскующей душой! <1835>
Я из племени духов,
Но не житель Эмпирея, И, едва до облаков Возлетев, паду, слабея. Как мне быть? Я мал и плох; Знаю: рай за их волнами, И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами. Блещет солнце — радость мне! С животворными лучами Я играю в вышине И веселыми крылами Ластюсь к ним, как облачк/о; Пью счастливо воздух тонкой, Мне свободно, мне легко, И пою я птицей звонкой. Но ненастье заревет И до облак, свод небесный Омрачившись, вознесет Прах земной и лист древесный. Бедный дух! Ничтожный дух! Дуновенье роковое Вьет, крутит меня, как пух, Мчит под небо громовое. Бури грохот, бури свист! Вихорь хладный! Вихорь жгучий! Бьет меня древесный лист, Удушает прах летучий! Обращусь ли к небесам, Оглянуся ли на землю — Грозно, черно тут и там; Вопль уныло я подъемлю. Смутно слышу я порой Клик враждующих народов, Поселян беспечных вой Под грозой их переходов, Гром войны и крик страстей, Плач недужного младенца... Слезы льются из очей: Жаль земного поселенца! Изнывающий тоской, Я мечусь в полях небесных, Надо мной и подо мной Беспредельных — скорби тесных! В тучу прячусь я и в ней Мчуся, чужд земного края, Страшный глас людских скорбей Гласом бури заглушая. Мир я вижу как во мгле; Арф небесных отголосок Слабо слышу... На земле Оживил я недоносок. Отбыл он без бытия: Роковая скоротечность! В тягость роскошь мне твоя, О бессмысленная вечность! <1835> I
И вот сентябрь! Замедля свой восход,
Сияньем хладным солнце блещет,
И луч его в зерцале зыбком вод
Неверным золотом трепещет.
Седая мгла виется вкруг холмов;
Росой затоплены равнины;
Желтеет сень кудрявая дубов,
И красен круглый лист осины;
Умолкли птиц живые голоса,Безмолвен лес, беззвучны небеса! II
И вот сентябрь! И вечер года к нам
Подходит. На поля и горы
Уже мороз бросает по утрам
Свои сребристые узоры.
Пробудится ненастливый Эол,
Пред ним помчится прах летучий;
Качаяся, завоет роща, дол
Покроет лист ее падучий,
И набегут на небо облака,И, потемнев, запенится река. III
Прощай, прощай, сияние небес!
Прощай, прощай, краса природы!
Волшебного шептанья полный лес,
Златочешуйчатые воды!
Веселый сон минутных летних нег!
Вот эхо в рощах обнаженных
Секирою тревожит дровосек,
И скоро, снегом убеленных,
Своих дубров и холмов зимний видЗастылый ток туманно отразит. IV
А между тем досужий селянин
Плод годовых трудов сбирает;
Сметав в стога скошенный злак долин,
С серпом он в поле поспешает.
Гуляет серп. На сжатых бороздах
Снопы стоят в копнах блестящих
Иль тянутся вдоль жнивы, на возах,
Под тяжкой ношею скрыпящих,
И хлебных скирд золотоверхий градПодъемлется кругом крестьянских хат. V
Дни сельского, святого торжества!
Овины весело дымятся,
И цеп стучит, и с шумом жернова
Ожившей мельницы крутятся.
Иди, зима! На строги дни себе
Припас оратай много блага:
Отрадное тепло в его избе,
Хлеб-соль и пенистая брага;
С семьей своей вкусит он без заботСвоих трудов благословенный плод! VI
А ты, когда вступаешь в осень дней,
Оратай жизненного поля,
И пред тобой во благостыне всей
Является земная доля;
Когда тебе житейские бразды,
Труд бытия вознаграждая,
Готовятся подать свои плоды,
И спеет жатва дорогая,
И в зернах дум ее обираешь ты,Судеб людских достигнув полноты,— VII
Ты так же ли, как земледел, богат?
И ты, как он, с надеждой сеял;
И ты, как он, о дальнем дне наград
Сны позлащенные лелеял...
Любуйся же, гордись восставшим им!
Считай свои приобретенья!..
Увы! к мечтам, страстям, трудам мирским
Тобой скопленные презренья,
Язвительный, неотразимый стыдДуши твоей обманов и обид! VIII
Твой день взошел, и для тебя ясна
Вся дерзость юных легковерий;
Испытана тобою глубина
Людских безумств и лицемерий.
Ты, некогда всех увлечений друг,
Сочувствий пламенный искатель,
Блистательных туманов царь — и вдруг
Бесплодных дебрей созерцатель,
Один с тоской, которой смертный стонЕдва твоей гордыней задуш/ен. IX
Но если бы негодованья крик,
Но если б вопль тоски великой
Из глубины сердечныя возник,
Вполне торжественной и дикой,—
Костями бы среди твоих забав
Содроглась ветреная младость,
Играющий младенец, зарыдав,
Игрушку б выронил, и радость
Покинула б чело его навек,И заживо б в нем умер человек! X
Зови ж теперь на праздник честный мир!
Спеши, хозяин тороватый!
Проси, сажай гостей своих за пир
Затейливый, замысловатый!
Что лакомству пророчит он утех!
Каким разнообразьем брашен
Блистает он!.. Но вкус один во всех
И, как могила, людям страшен;
Садись один и тризну совершиПо радостям земным своей души! XI
Какое же потом в груди твоей
Ни водворится озаренье,
Чем дум и чувств ни разрешится в ней
Последнее вихревращенье —
Пусть в торжестве насмешливом своем
Ум бесполезный сердца трепет
Угомонит и тщетных жалоб в нем
Удушит запоздалый лепет,
И примешь ты, как лучший жизни клад,Дар опыта, мертвящий душу хлад. XII
Иль, отряхнув видения земли
Порывом скорби животворной,
Ее предел завидя издали,
Цветущий брег за мглою черной,
Возмездий край, благовестящим снам
Доверясь чувством обновленным,
И бытия мятежным голосам,
В великом гимне примиренным,
Внимающий, как арфам, коих стройПревыспренний не понят был тобой,— XIII
Пред промыслом оправданным ты ниц
Падешь с признательным смиреньем,
С надеждою, не видящей границ,
И утоленным разуменьем,—
Знай, внутренней своей вовеки ты
Не передашь земному звуку
И легких чад житейской суеты
Не посвятишь в свою науку;
Знай, горняя иль дельная, онаНам на земле не для земли дана. XIV
Вот буйственно несется ураган,
И лес подъемлет говор шумный,
И пенится, и ходит океан,
И в берег бьет волной безумной;
Так иногда толпы ленивый ум
Из усыпления выводит
Глас, пошлый глас, вещатель общих дум,
И звучный отзыв в ней находит,
Но не найдет отзыва тот глагол,Что страстное земное перешел. XV
Пускай, приняв неправильный полет
И вспять стези не обретая,
Звезда небес в бездонность утечет;
Пусть заменит ее другая;
Не явствует земле ущерб одной,
Не поражает ухо мира
Падения ее далекий вой,
Равно как в высотах эфира
Ее сестры новорожденный светИ небесам восторженный привет! XVI
Зима идет, и тощая земля
1836—1837
В широких лысинах бессилья,
И радостно блиставшие поля
Златыми класами обилья,
Со смертью жизнь, богатство с нищетой —
Все образы годины бывшей
Сравняются под снежной пеленой,
Однообразно их покрывшей,—
Перед тобой таков отныне свет,Но в нем тебе грядущей жатвы нет!
Пока человек естества не пытал
Горнилом, весами и мерой, Но детски вещаньям природы внимал, Ловил ее знаменья с верой; Покуда природу любил он, она Любовью ему отвечала: О нем дружелюбной заботы полна, Язык для него обретала. Почуя беду над его головой, Вран каркал ему в опасенье, И замысла, в пору смирясь пред судьбой, Воздерживал он дерзновенье. На путь ему выбежав /из лесу волк, Крутясь и подъемля щетину, Победу пророчил, и смело свой полк Бросал он на вражью дружину. Чета голубиная, вея над ним, Блаженство любви прорицала. В пустыне безлюдной он не был одним: Нечуждая жизнь в ней дышала. Но, чувство презрев, он доверил уму; Вдался в суету изысканий... И сердце природы закрылось ему, И нет на земле прорицаний. <1839> Толпе тревожный день приветен, но страшна Ей ночь безмолвная. Боится в ней она Раскованной мечты видений своевольных. Не легкокрылых грез, детей волшебной тьмы, Видений дня боимся мы,
Людских сует, забот юдольных.
Ощупай возмущенный мрак —
И заблужденью чувств твой ужас улыбнется.Исчезнет, с пустотой сольется Тебя пугающий призрак, О сын Фантазии! Ты благодатных Фей Счастливый баловень, и там, в заочном мире, Веселый семьянин, привычный гость на пире Неосязаемых властей!
Ей исполинский вид дает твоя мечта;Мужайся, не слабей душою Перед заботою земною: Коснися облака нетрепетной рукою — Исчезнет, а за ним опять перед тобою Обители духов откроются врата. 1839 На что вы, дни! Юдольный мир явленья Свои не изменит!
Все ведомы, и только повторенья
Грядущее сулит.
Недаром ты металась и кипела, Развитием спеша,
Свой подвиг ты свершила прежде тела,
Безумная душа!
И, тесный круг подлунных впечатлений Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь, а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет, Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
<1840> Когда на играх Олимпийских,
На стогнах греческих недавних городов,Он пел, питомец муз, он пел среди валов Народа жадного восторгов мусикийских, В нем вера полная в сочувствие жила. Свободным и широким метром,
Толпа вниманием окована была,
Как жатва, зыблемая ветром, Его гармония текла. Пока, могучим сотрясеньем
Вдруг побежденная, плескала без конца
И струны звучные певца
Оратор восходил и славословил онДарила новым вдохновеньем. Когда на греческой амвон, Когда на римскую трибуну Или оплакивал народную фортуну И устремлялися все взоры на него И силой слова своего
Вития властвовал народным произволом,—
Он знал, кто он; он ведать мог,
Какой могучий правит бог
<1840>
Его торжественным глаголом. А ныне кто у наших лир Их дружелюбной тайны просит? Кого за нами в горний мир Опальный голос их уносит? Меж нас не ведает поэт, Его полет высок иль нет! Сам судия и подсудимый Пусть молвит: песнопевца жар Смешной недуг иль высший дар? Решит вопрос неразрешимый! Среди безжизненного сна, Средь гробового хлада света Своею ласкою поэта Ты, рифма! радуешь одна. Подобно голубю ковчега, Одна ему, с родного брега, Живую ветвь приносишь ты; Одна с божественным порывом Миришь его твоим отзывом И признаешь его мечты!
Опять весна; опять смеется луг,
И весел лес своей младой одеждой, И поселян неутомимый плуг Браздит поля с покорством и надеждой. Но нет уже весны в душе моей, Но нет уже в душе моей надежды, Уж дольний мир уходит от очей, Пред вечным днем я опускаю вежды. Уж та зима главу мою сребрит, Что греет сев для будущего мира, Но праг земли не перешел пиит,— К ее сынам еще взывает лира. Велик господь! Он милосерд, но прав: Нет на земле ничтожного мгновенья; Прощает он безумию забав, Но никогда пирам злоумышленья. Кого измял души моей порыв, Тот вызвать мог меня на бой кровавый, Но подо мной, сокрытый ров изрыв, Свои рога венчал он падшей славой! Летел душой я к новым племенам, Любил, ласкал их пустоцветный колос, Я дни извел, стучась к людским сердцам, Всех чувств благих я подавал им голос. Ответа нет! Отвергнул струны я, Да хрящ другой мне будет плодоносен! И вот ему несет рука моя Зародыши елей, дубов я сосен. И пусть! Простяся с лирою моей, Я верую: ее заменят эти, Поэзии таинственных скорбей Могучие и сумрачные дети. 1842
Дикою, грозною ласкою полны,
Бьют в наш корабль средиземные волны. Вот над кормою стал капитан. Визгнул свисток его. Братствуя с паром, Ветру наш парус раздался недаром: Пенясь, глубоко вздохнул океан! Мчимся. Колеса могучей машины Роют волнистое лоно пучины. Парус надулся. Берег исчез. Наедине мы с морскими волнами; Только что чайка вьется за нами Белая, рея меж вод и небес. Только вдали, океана жилица, Чайке подобна, вод его птица, Парус развив, как большое крыло, С бурной стихией в томительном споре, Лодка рыбачья качается в море,— С брегом набрежное скрылось, ушло! Много земель я оставил за мною; Вынес я много смятенной душою Радостей ложных, истинных зол; Много мятежных решил я вопросов, Прежде чем руки марсельских матросов Подняли якорь, надежды символ! С детства влекла меня сердца тревога В область свободную влажного бога; Жадные длани я к ней простирал. Темную страсть мою днесь награждая, Кротко щадит меня немочь морская, Пеною здравия брызжет мне вал! Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега! В сердце к нему приготовлена нега. Вижу Фетиду: мне жребий благой Емлет она из лазоревой урны: Завтра увижу я башни Ливурны, Завтра увижу Элизий земной! Апрель 1844 Средиземное море |
||||
|
|
|
|
||||||||